Она взглянула на лежащее на земле тело.
– Кто это?
– Некто по имени Макклэри, – ответил Рейф. Рэндалл посмотрел на Рейфа, затем на Шей и задержал на ней взгляд.
– Человек, который помог мне оклеветать Тайлера десять лет назад. Это он убивал старателей, надеясь опять проделать старый трюк.
– Зачем? – прошептала Шей.
– Затем, – Рэндалл напрягся, словно ожидая удара, – что капитан Тайлер заподозрил меня с Макклэри. – Его лицо помрачнело. – Я думал, если у меня будет достаточно денег, твоя мать вернется ко мне. – Он помолчал с сомнением, затем добавил:
– А потом я боялся разоблачения.
Он не щадил себя, и Рейф даже почувствовал мимолетное уважение.
Шей уставилась на Рэндалла, как будто перед ней было чудовище. Рейф понимал ее. Она уже смирилась с тем, что отец виновен в преступлениях десятилетней давности, признала его виновным, но теперь все прошлое казалось ей нереальным. Она старалась найти какие-то причины, объяснение.
– И ты позволил им… клеймить его за то, что совершил сам? Позволил отправить его в тюрьму?
Лицо Джека Рэндалла сразу постарело, но он не стал отводить глаза, прячась от ее гнева.
– Да, – сказал он, не стараясь оправдаться. Шей сама была на пределе.
– Я все время надеялась – вдруг произошла какая-то ошибка и на самом деле ты не знал, что он невиновен, что кто-то другой… – Она замолчала, а затем продолжила дрожащим голосом:
– Лучше бы я вообще не находила того письма, лучше бы мне вообще не знать о тебе.
Она повернулась и побежала к лесу, споткнулась, выпрямилась, побежала дальше.
Джек совсем сник, опустил плечи.
– Тебе лучше пойти за ней.
У Рейфа не нашлось для него ни капли сочувствия. Может, найдется через несколько недель, месяцев. Но не сейчас. Он повернулся, чтобы уйти.
– Тайлер! – остановил его окрик Рэндалла. Рейф обернулся.
– Я отвезу Макклэри в Раштон, расскажу Дьюэйну, что это он убивал… а я знал об этом. И, – добавил он, – расскажу ему, что случилось десять лет назад.
Когда-то Рейф думал, что, добившись признания, испытает радость, облегчение, хоть какое-нибудь чувство, но ничего этого не произошло. С прошлым было связано слишком много боли. Он не мог испытать удовольствия при виде муки на лице Рэндалла, хотя в то же время не мог забыть и простить того, что случилось.
– Я не буду требовать, чтобы ты сдержал слово, – сказал он. – Когда ты защитил Шей… ты заплатил свой долг. Рэндалл покачал головой.
– Нет, – сказал он, тщательно подбирая слова. – Я сделаю это ради нее. Она моя дочь. – Он помолчал секунду, стараясь унять дрожь губ, затем продолжил:
– Что касается того, чтобы рассказать правду о прошлом и о Макклэри, то я должен сделать это. Ради себя самого.
– А как же Шей? Это причинит ей огромную боль.
– Ей будет еще больнее, если я промолчу. Она очень похожа на мать. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы понять: Сара хотела видеть меня… таким, каким я не мог быть. Она бы все простила, если бы я просто признал свою вину и попытался измениться. Не думаю, что Шей когда-нибудь простит меня, но, по крайней мере, она будет знать, что раз в жизни я попытался поступить так, как надо.
Рейф помолчал немного, потом сказал:
– Лучше подожди до завтрашнего утра. Сегодня вечером вокруг Раштона будет полно всадников, и, думаю, они не станут задавать лишних вопросов. Потеряв вчера свою добычу, они примутся сначала стрелять, а потом уже интересоваться, кто идет и зачем. – Сделав паузу, он с сомнением добавил:
– Все же нам нужно хоть что-то поесть. Умеешь ловить рыбу?
Рэндалл был рад сменить тему разговора.
– Я справлюсь.
Рейф посмотрел на Макклэри:
– И убери его отсюда с глаз долой.
Рэндалл кивнул.
* * *
Рейф знал, что найдет Шей возле озера. Около их камня.
Она сидела поджав колени, положив на них голову. Он неслышно приблизился, но она все равно узнала, что он рядом. Шей взглянула на него снизу вверх, в глазах ее читалось отчаяние.
– Неужели тебе не становится противно от одного моего вида?
Он улыбнулся, впервые за долгое время по-настоящему улыбнулся.
– Ничуть не бывало. Наоборот.
– Не понимаю, как он мог так поступить.
– Он только что спас тебе жизнь, а может быть, и мне.
– Слишком поздно, – сказала она. – Думаю, я никогда не смогу его простить.
– А я начинаю понимать, – сказал Рейф, – что нельзя позволить прошлому править твоим будущим.
– Как ты можешь вообще смотреть на меня и не видеть при этом его?
– Но ведь ты – это не он. К тому же прошлое не имеет к тебе никакого отношения.
Она взяла его руку и сжала, что было сил:
– Тогда…
В душе Рейфа разлилась горечь. Его медленно отпускала иссушающая ненависть, но он знал, что у него не может быть никакой жизни ни с ней, ни с какой-либо другой женщиной. Он навсегда обречен носить клеймо. Он навсегда обречен быть под подозрением. Как попал под подозрение сейчас.
Он не станет обрекать Шей на такую жизнь. Но сейчас она была нужна ему. Нужна так, как никто другой. За последние двадцать четыре часа его дважды чуть не убили: один раз винтовка Макклэри, второй раз разъяренная толпа. И он с удивлением обнаружил, что жизнь все еще имеет для него цену.
Рейф наклонился и поцеловал ее, почувствовав солоноватый вкус слез. Слез, которые она проливала по нему. Рей-фу до сих пор не верилось, что кто-то может так переживать из-за него, что женщина готова отказаться от всего ради человека, который почти ничего не предлагал ей взамен.
Шей нежно обняла Тайлера, осторожно коснувшись раненой руки, и было в этом жесте какое-то отчаяние, словно она прочитала его мысли. Отчаяние, которое пронзило его душу. Он не обратил внимания на боль в руке. Он отмахнулся от всех предостережений, которые твердил ему внутренний голос. Он даже отмахнулся от угрызений совести, которые после столь долгого молчания наконец дали о себе знать. Завтра он отошлет Шей с отцом, а сам исчезнет где-нибудь в глуши и станет жить, преследуемый воспоминанием о ней до конца своих дней.
Их губы встретились с такой нежной печалью, что Рей-фа захлестнула невыносимая мука, заглушившая все прочие чувства. Она наполнила его, очистила, возродила. Она заставила его снова почувствовать себя мужчиной, человеком, достойным любви.
Поцелуй становился все более страстным, его язык все глубже проникал ей в рот. Рейф хотел как можно дольше продлить мгновение, отбросить прочь последние остатки неуемной ненависти, изувечившей его даже больше, чем клеймо. Эта ненависть сейчас уходила, как вода сквозь пальцы, и впервые за все эти годы, прошедшие после трибунала, он почувствовал себя по-настоящему свободным. Ненависть стала для него более страшной тюрьмой, чем та, в которой он просидел десять лет.
