«Нам следует подкрепиться, – подумал Эмиль. – Поскольку ясно, что герцогини в Версале нет».
Он понимал, что им предстоит еще одна поездка назад, в Париж. Нет сомнений, что герцог пожелает вернуться туда, хотя каждый из них в поисках Таунсенд обшарил, можно сказать, весь город. Но как, интересно, выбраться теперь из осажденного дворца? Видит Бог, им еще повезло, что они сумели проникнуть сюда, и то лишь благодаря тому, что герцог случайно вспомнил о калитке, которой почти никогда не пользовался, – она открывалась из министерского двора на улицу Гран-Коммен. Через эту калитку они и проскользнули, пока женщины ломились в главные ворота дворца.
Как разузнал Эмиль, сразу после королевского завтрака прибыл герцог де Майе с известием, что из Парижа движется вооруженная пушками шеститысячная толпа. Король, которого министры сумели убедить в том, что все спокойно и Национальная гвардия способна укротить чернь, к тому времени уже отправился, как обычно, на охоту в Веррьерские леса. Посланные за ним вдогонку не могли найти его до трех часов пополудни, а когда он вернулся со свитой во дворец, было уже поздно предпринимать какие-либо шаги.
Всю вторую половину дня министры убеждали Людовика бежать в Рамбуйе и там в полной безопасности ожидать предложений, которые могут поступать от толпы и Национального собрания. Они советовали также выдать фламандской пехоте и королевским гвардейцам, которые, в отличие от предателей, национальных гвардейцев, остались верными королю, порох, поскольку их мушкеты сейчас незаряжены. Король отказал. «Никакого насилия, никакого кровопролития!» – твердил он. Однако после того, как несколько дворцовых стражей и один-два штатских были зарезаны в версальских садах, он согласился выдать патроны и покинуть Версаль – хотя бы ради спасения семьи.
Как это ни невероятно, толпа помешала ему уехать. Едва заметив, что ворота Большой конюшни открываются, она рванулась вперед с воплем «Король удирает!», накинулась на кареты, поданные для королевской семьи, чтобы увезти туда, где они будут в безопасности, перерезала постромки и увела лошадей. Отъезд короля стал невозможен.
«Пускай! – думал Эмиль, обшаривая небольшую кухоньку при огоньке единственной свечки. – Пускай зажарят нас всех живьем, только бы пощадили герцога и герцогиню, где бы эта несчастная ни находилась сейчас».
В окно доносился рев толпы, крушившей ворота и двери, которые не были забаррикадированы и даже никогда прежде не запирались с того дня, как были построены в царствование Людовика XIV.
Когда он вернулся с подносом, на котором лежали хлеб и колбаса, Ян стоял у окна.
– Желаете немедля отправиться в Париж? – спросил он. – Или останемся здесь дожидаться фейерверка? Я сильно сомневаюсь, что герцогиня все еще там. Я думаю, вы правы – как только Леблан освободил ее, она поспешила в Версаль.
Ян не ответил. Он был необычно молчалив в эту ночь. Эмиль подкрепился куском хлеба. Ему не пришлось объяснять герцогу, как им повезло, что во время лихорадочных поисков в Париже они встретили лейтенанта Жан-Батиста Леблана и узнали от него, что тюремная повозка, которая везла герцогиню Войн в Консьержери, была остановлена на мосту Менял, где Леблан помог ей скрыться.
«Женщины, – размышлял Эмиль, – сколько от них тревог и бед. В особенности от этой английской девчонки. Согласился бы герцог жениться на ней, кабы с самого начала знал, что это приведет к нескончаемой погоне? Что она станет удирать, или – уж совсем невероятно – будет арестована из-за козней одной из бывших его любовниц?»
– Кто из них, Эмиль? Кто мог это сделать? – спросил Ян, когда они, наконец, узнали о случившемся от приятеля Армана, который служил в отряде королевских телохранителей и случайно оказался в штабе, когда пришел приказ об аресте.
– Луиза дю Бертен, – ответил Эмиль.
Так оно и было. «Ну, сейчас-то ее уже нет. Укатила в свое поместье в Нормандии», – предположил Эмиль, но не удосужился узнать поточнее. «Минутного допроса с пристрастием оказалось достаточно, чтобы она выложила все нужные сведения», – сказал ему герцог. И очень любезно со стороны герцога Орлеанского, что он им эти сведения сообщил, хотя и после этого герцог Войн не прекратил лихорадочных поисков герцогини, последовавших за вынужденным признанием Луизы: сперва Сальпетриер, потом Консьержери и, наконец, встреча с приятелем де Сакса Лебланом. Эмиль стряхнул с себя крошки.
– Так как же быть?
Ян медленно отвернулся от окна.
– Не знаю. – Голос его звучал необычно. – Я был уверен, что она доберется сюда...
На обезображенном лице Эмиля проступила жалость.
– Поешьте немного. А потом решим.
Ян, не слыша его, медленно опустился на стул. Он выглядел сломленным и постаревшим.
– Мне очень жаль, Эмиль. Я сдаюсь... – произнес он, спрятав в ладонях лицо.
– Пресвятая Богородица, – негромко произнес Эмиль. – Значит, все потеряно...
Наступившей ночью, перед самым рассветом, калитка, ведшая с Интендантской улицы во Двор принцев, была отперта ключом, добытым, как будут впоследствии считать, путем измены. Осаждавшие, которые отхлынули лишь на несколько часов в поисках сухого места для ночлега, проникли внутрь, потрясая оружием и выкрикивая угрозы королеве. Смяв стражу, пытавшуюся преградить им путь, они пересекли Королевский двор и ринулись вверх по зеленой Мраморной лестнице к апартаментам Марии-Антуанетты. В их числе была и Таунсенд Монкриф – растрепанная, усталая, в крови. Кровь была не ее. Ей обрызгало юбки, когда молодой швейцарец, отважно защищавший свой пост у южного крыла дворца, был зарезан вопящими женщинами прямо у нее на глазах. Они нацепили голову на пику, и, торжествуя, поволокли с собой. Таунсенд этого зрелища не видела, потому что второй швейцарец, бросившийся на помощь товарищу, ударил ее мушкетом и она упала.
Ей показалось, что она пролежала в грязи много часов, пока толпа не рассеялась на ночь и кому-то не взбрело в голову потащить ее с собой.
Когда несколько часов спустя калитка на Интендантской улице распахнулась, Таунсенд, еще нетвердо державшаяся на ногах, несоображавшая, где она, вместе со всей толпой оказалась во Дворце принцев. Она почти ничего не помнила из того, что случилось с ней этой ночью и накануне: тягостное шествие из Парижа, тщетные попытки достучаться то в одну дверь дворца, то в другую в надежде, что она будет кем-нибудь узнана и ее впустят внутрь.
Одно она помнила твердо – Ян здесь. За миг перед тем, как накануне она потеряла сознание, увидела его черного жеребца, которого выволакивали из конюшен двое мясников. Ян не оставил бы своего коня, если бы уехал из Версаля.
