– Аркадий, я никогда не искал иной ответственности, кроме ответственности врача перед пациентом. Мне это совершенно чуждо.
– Времена не выбирают. И, согласись, нынче происходят интереснейшие вещи…
– Я выбрал бы скуку.
– Тебе хватает драматизма в твоей практике, в работе с поврежденным человеческим мозгом.
– Среди моих многочисленных родственников нет ни одного психиатра, но все они сделали бы тот же выбор.
– Но не все твои соплеменники…
– Ты тоже обвиняешь меня в том, что революцию сделали жиды?
– Адам, не говори ерунды.
– Я хотел бы уехать в Эрец-Израэль, как мои юные племянники. Но Соня категорически против. Она считает, что из интересов детей я должен вступить в большевистскую партию. А ты, как мой друг, должен оказать мне протекцию. Я – классово чуждый элемент, но ведь ты – начальник санитарного спецотдела ВЧК по борьбе с разрухой и эпидемиями, у тебя есть влияние…
– Адам, я… Конечно, если ты захочешь…
Петербург. Туман. Звук льющейся воды в прохладном молочном воздухе.
* * *
В этой комнате уж никакого уюта навести не удалось. Да Надя и не пробовала. Зато здесь были стены пятиметровой высоты и эркер с кованой решеткой в виде переплетающихся лилий. А прямо перед домом широко лежала заледеневшая Нева.
– Аркаша, ты помнишь мою гимназическую подругу Юлию Бартеневу? Оказывается, она писала ко мне.
– Помню. Давно?
– Еще в конце лета, как раз когда я уехала к тебе из Москвы. Письмо плутало почти четыре месяца.
– Что ж с Юлией?
– Ее муж, князь Сережа, уже за границей. Разумеется, и она будет искать возможность уехать из России. Но в письме она просила меня похлопотать за ее кузена Александра, мужа Любы. Его арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности.
Аркадий оторвался от медицинского журнала, который читал с карандашом в руках, поднял голову, снял очки.
– Его расстреляли?
– А ты бы обрадовался? – Надя усмехнулась почти кокетливо. Аркадия передернуло. – Не надейся. Я понимала, что письмо запоздало, и все уже в любом случае разрешилось, но все-таки навела справки. Похоже, Люба как-то вытащила мужа из ЧК. Какими-то своими способами, она ведь всегда была изобретательной…
Надя любопытно вытянула короткую шею, ожидая реакции мужчины. Аркадий промолчал. Смотрел в окно. Погода, как это часто бывало в Петербурге, выглядела переменной. Где-то в окраинных дворах явно пряталось солнце, а у них, в центре с неба нервно сыпался мелкий, частый, желтоватый, похожий на мокрое пшено снег.
* * *
Дневник Люши Осоргиной.
Все вроде получилось.
После спектакля Лукерья накормила театральную комиссию яишным супом и своими фирменными пирожками с капустой. Все в один голос хвалили пирожки. Больше, чем спектакль, если честно. Одна женщина из детского подотдела все сокрушалась, что ее больной муж и сыночек в Калуге не попробуют такой вкусноты – мы ей в кулечек завернули.
Спектакль, прямо скажем, был так себе. Я в детстве в своих картонных театриках и то поинтересней играла.
Но с нашими нынешними артистами…
Грунька захотела из Древнего Рима (ей чего-то там Агафон рассказывал, а ему, как ни странно, Александр). Но одновременно как бы и аллегория нашей революции.
Мне показалось – бред бредом, но, как ни странно, наши колонисты всю эту аллегоричность поняли и даже ею воодушевились. И комиссия тоже.
По сути это была пантомима. В старом театре моей матери мы сделали из бревен что-то вроде колоннады и украсили ее кленовыми и осиновыми ветками. Герольды стояли по краям сцены, трубили в старые охотничьи рога (мы нашли их на чердаке) и оповещали о начале представления. Суть заключалась в том, что рабы, изнемогающие от гнета, голодные, в лохмотьях, молили о хлебе. В ответ над ними свистели плети надсмотрщиков, и тогда начиналось восстание. Действие выплескивалось из колоннады. Рабы двигались, уходя к своему лагерю, по аллее парка, и зритель шел с ними. Действие разворачивалось на ходу. По верхней дорожке шли «актеры», а по нижней, вдоль ручья – зрители. Римские воины налетали со спины, так сказать, со зрительского тыла. Зрители расступались. Начиналось сражение. Пускались фейерверочные шутихи, горели бенгальские елочные свечи, зажигались факелы (все это у нас осталось со времен волшебной республики), от которых метались тени по склону ручья и стволам деревьев. Вновь трубили трубы, стучали деревянные мечи, ударяясь о жестяные щиты римских воинов. В конце концов римские воины отступали, убегали под напором восставших. Выходила Ника, богиня победы (Капочка), ведя в поводу ослепительно белого единорога, на котором сидел маленький Валентин и размахивал огромным красным флагом…
Что ж, теперь все бумаги подписаны и заверены. Деньги выделены, чтобы нам самим у крестьян закупать провиант для колонии. Да еще комиссия привезла в подарок три рулона ткани для декораций, и старые театральные костюмы, где-то у кого-то конфискованные.
Присвоили колонии и детскому театру имя Владимира Ильича Ленина, уверили комиссию, что понимаем, какая это ответственность, от имени комиссии и колонистов из почтового отделения в Торбеевке послали телеграмму в Кремль:
«Вы являетесь центром идей, освещающих и двигающих победоносное мировое шествие рабоче-крестьянской революции и как одной из наших побед является создание театра Вашего имени. Дети крестьян и сельского пролетариата Алексеевского уезда говорят: сегодня мы пойдем к Ленину, и мы были у Ленина и видели пантомиму «Освобождение рабов», которой открывается театр. Да здравствует вождь Российской Социалистической Федеративной Советской Республики Владимир Ильич Ленин. Да здравствует вождь коммунистов.
Председатель отдела искусства Д. Бассалыго».
(текст телеграммы подлинный. Была послана из Саратова организованным там детским театром в 1919 году – прим. авт.)
Все шло так подозрительно хорошо, что, чтобы до отъезда комиссии не сглазить, мы всех артистов-колонистов просто заперли в сарае, и оставили общаться с приезжими только вежливую Капочку, Любочку с ее слезо– и соплевыжимательной скрипкой и благостную Олю с новорожденной дочерью Агатой, похожую на мадонну с младенцем кисти покойного Ильи Сорокина.
Наши колонисты!
Я хорошо помню хитровских огольцов, это мне немного помогало вначале. Но эти, конечно, другие – злее, жесточе, отчаяннее. Родители у малой части потерялись, у большинства умерли от голода и эпидемий или убиты – белыми или красными.
