— Ты говоришь так, будто я какое-то чудовище. По правде сказать, мне безразлично, как ты поступишь, — неискренно сказала Энн. — Просто мне кажется бессмысленным снимать еще и квартиру, когда у нас столько места в обоих домах. Свою же ты могла бы сдавать. В любом случае твоя независимость от этого не пострадает.
— Опять ты за свое, мамочка! Все пытаешься организовать мою жизнь.
— Значит, ты не понимаешь… Мне приятно, когда ты здесь, рядом со мной, вот и все…
— Никак не можешь забыть Питера? Постарайся выбросить его из головы, мамочка. То, что ты постоянно думаешь о нем, не идет тебе на пользу, — предположила Фей.
Лицо дочери выражало беспокойство. Энн — уже не впервые — спросила себя, сможет ли она когда-нибудь объяснить Фей, какую боль ей причинил разрыв с сыном, как бы ей хотелось, особенно теперь, когда она сама ждет ребенка, жить в окружении детей и внуков.
С тех пор как Фей стала подолгу жить в «Кортниз», участь Найджела была решена. Энн с огорчением наблюдала, как Фей то нежна и ласкова с ним, то совершенно перестает его замечать. Эти постоянные переходы от надежды к отчаянию были, видимо, очень для него мучительны. Оба ужасно сердили Энн: Фей своей бесчувственностью, а Найджел тем, что мирился с этим. С другой стороны, говорила она себе, ведь он влюблен, это очевидно. Разве может человек держать себя в руках, когда любовь схватила его за горло? В этом она убедилась на собственном опыте.
Алекс однажды объявил, что Фей должна вместе с ним, Янни и Найджелом отправиться в десятидневную поездку сначала в Афины, а потом на Сейшельские острова, чтобы осмотреть интересующий его гостиничный комплекс. Чувствуя себя всеми заброшенной Золушкой, Энн стояла на крыльце и махала платком им вслед.
Вернувшись в безлюдный дом, она поняла, что целых десять дней будет почти совсем одна, и тут же решила, что в виде исключения полное одиночество было бы еще лучше. Все жизненные вопросы за нее решали теперь другие, ей доставило бы удовольствие снова стать самостоятельной и в своих поступках считаться только с собой. Она отпустила повара, экономку и двух горничных, а позднее и Робина — он уже несколько месяцев назад записался на курсы по выживанию в Уэльсе. Энн была уверена, что Алекс забыл об этом, в противном случае он, несомненно, заставил бы молодого человека отложить свою поездку.
Энн сидела в маленькой гостиной. Рядом на подносе стоял недоеденный ужин, который она сама приготовила. Она потянулась, радуясь перспективе делать все, что придет в голову, и никуда не спешить. Если захочется, она сможет смотреть телевизор, а этого Алекс не выносил, считая такое времяпрепровождение бессмысленной тратой времени; или читать — и никто ее не прервет; а то можно будет сразу лечь в постель: все зависит только от ее желания. Она включила телевизор, пробежалась по каналам, но сразу же выключила, так как не нашла ничего интересного. Потом попыталась вязать какую-то вещицу для ребенка, но, спустив четыре петли, с отвращением посмотрела на бесформенный комок спутанной шерсти и бросила его в корзинку для бумаг. Вязать она никогда не любила. В конце концов она решила немного порисовать. Хотя Алекс всячески побуждал ее заниматься живописью, он не выносил, когда она раскладывала в гостиной все необходимое для рисования. Чувствуя себя почти преступницей, Энн отодвинула поднос, освободила от безделушек маленький столик и аккуратно расположила на нем ящик с красками, карандаши и кисти. Расставив предметы для небольшого натюрморта, она с радостью взялась за дело.
Она была поглощена работой около часа, потом остановилась и потерла спину, разболевшуюся от неудобной позы. Только тогда она обратила внимание на тиканье часов и прислушалась: обычно в доме почти всегда было шумно для того, чтобы расслышать, как тикают часы. Сейчас же, казалось, и стук наполнял комнату. Где-то раздался какой-то треск, и она вздрогнула. Как глупо! Ведь во всех старых домах постоянно раздаются поскрипывания и потрескивания. Потом ее внимание привлек другой звук — она решила, что это шелестят деревья в парке. Энн поняла: все эти звуки слышны только потому, что она сейчас совершенно одна в пустом доме… Остававшиеся с ней горничные ушли в деревню на танцы. Садовник и шофер сейчас в своих коттеджах в глубине двора… Кроме нее, в доме никого нет. Энн встряхнулась, при этом капля краски упала на ее рисунок. Рассердившись на себя, она попыталась стереть ее. Почему она так нервничает? Всего час назад ей было так приятно побыть в одиночестве. Она разорвала испорченный рисунок, взяла другой лист бумаги и легкими штрихами снова набросала контуры натюрморта. Обмокнула кисточку в краску и опять приступила к самой приятной части работы…
Тяжелая дверь красного дерева с грохотом распахнулась и стукнулась о стену. Одна из картин упала на пол, ее стекло разбилось. В комнату вбежали двое мужчин, одетых в черное. Их лица скрывали натянутые на голову чулки. Они припали к полу под углом друг к другу — настоящая пародия на гангстеров из криминального фильма.
Удивленная и испуганная, Энн выронила кисточку из рук. Она резко вскочила, столик с красками опрокинулся, вода из банки залила ковер. Онемев от страха, Энн смотрела на мужчин. Один из них был маленького роста, коренастый; второй — очень высокий и худой как спичка. Половина чулка была натянута у них на лицо, а вторая, связанная узлом, болталась за спиной, что делало их похожими на классические изображения пиратов. Трикотаж сплющивал их носы, искривлял губы и придавал коже грязновато-розовый оттенок.
— Вот дьявол! — проворчал коротышка. — О бабе-то нам ничего не сказали!
Он повернулся, чтобы выбежать из комнаты, но верзила схватил его за руку и заставил остаться.
— Кто вы такие, черт возьми?! — закричала Энн. — Убирайтесь из моего дома!
Она инстинктивно почувствовала, что они напуганы, и попыталась этим воспользоваться.
— Сядь на место! — приказал высокий.
— Да, сядь! — как эхо повторил низенький.
— И не подумаю! Почему вы ворвались сюда с этими дурацкими чулками на лице?! — От возмущения ее голос звучал пронзительно.
— А я сказал, сядь, глупая баба! — И Энн увидела перед собой блестящее черное дуло.
Она быстро села. Гнева, негодования, бравады как не бывало. Ей показалось, что ее желудок полон ледяной воды. По коже забегали мурашки. Энн хотелось закричать, но она была уверена, что из ее горла не вырвется ни звука. Да и кто мог ее услышать? Шум все усиливающегося ветра проникал даже сквозь плотные занавеси. Начиналась гроза, и трудно было надеяться, что до садовника или шофера донесутся какие бы то ни было звуки из дома. В то же время Энн обнаружила, что ее мозг лихорадочно работает. Она беспомощно оглядывалась в поисках подходящего оружия. Если бы она хоть знала, есть ли у них сообщники, не перерезали ли они телефонные провода? То, что низенький глуп, она поняла сразу. Он, пожалуй, и не причинит ей вреда. Однако операцией явно руководил высокий — это тоже стало ясно, — а он-то был способен на все. После появления злоумышленников прошли считанные секунды, но они показались Энн вечностью.
