Общение с итальянцами заметно поколебало и веру наших предков, простую, искреннюю в своей непосредственности. Такие римские первосвященники, как Александр VI и Юлий II, оказались для нее более опасными противниками, чем Лютер и Кальвин. Большинство французов сменило старые верования на новые суеверия, но под влиянием итальянских философов-скептиков образовалась небольшая группа вольнодумцев, которая, вооружившись разящей галльской насмешкой, внесла полное смятение в умы.
Входя в соприкосновение в результате войны, два народа обмениваются не столько добродетелями, сколько пороками, — ведь плохому легче подражать, чем хорошему. Но чужеземные влияния бессильны уничтожить национальный характер, и он всегда проявляется под личиной, заимствованной по собственной прихоти или по воле случая. Как ни старались наши политики изучить Макиавелли и применить на практике уроки, преподанные им в «Государе», минутная оплошность губила плоды многодневных стараний. Терпение и осторожность, страстность, ненависть и хитрость — эти добродетели и пороки итальянцев были нам чужды. Честный пикардиец или парижанин, побывавший по ту сторону Апеннин и Альп, привозил с собой acqua tofana [339]и стеклянные стилеты. Обидевшись на шутку соседа, он принимал его за врага и вытаскивал из сундука эти орудия смерти. Но прежде всего он разражался угрозами, оповещал о своих намерениях весь квартал, и, однако, вечером недруги забывали обходить углы улиц alia largo [340] , как советует Бенвенуто Челлини; они встречались среди бела дня, дрались с остервенением или шли в ближайший кабачок опрокинуть вместе стаканчик.
Заядлый путешественник и ярый поклонник иностранных дворов, Брантом сделал все возможное, чтобы привить себе изящные пороки, и все же остался французом старого закала, наделенным всеми недостатками своей страны и своей провинции, в сущности, славным малым, хотя и несколько равнодушным к добру и злу. Для нас, ищущих в произведениях Брантома правдивую картину нравов XVI века, эта беспечность имеет свои преимущества — она служит залогом достоверности его портретов.
Следует сказать несколько слов о стиле, или, точнее, о языке Брантома. Он писал, по его словам, как бог на душу положит, отнюдь не стремясь к изысканности, и, вероятно, считал себя, как и многие французы, способным сочинять книги, не будучи литератором. На наш взгляд, он пользовался языком, принятым при дворе, двор же вел почти кочевой образ жизни, его посещало множество иностранцев, и словарь придворных кругов был богаче и менее чист, чем в более позднюю эпоху. Говоря о влиянии Италии, мы не упомянули о ее воздействии на французский язык. Всякий грубый, примитивный диалект жадно заимствует слова более культурного, отшлифованного языка. XVI век произвел революцию во французском языке. Эрудиты вводили в него множество латинизмов и даже эллинизмов, чуждых галльскому духу, тогда как воины приносили из-за Альп массу новых слов, по большей части искаженных, — из которых образовался своеобразный жаргон, тотчас же усвоенный светским обществом. Потребовались здравый смысл и насмешливое остроумие таких писателей, как Рабле и Анри Этьен, глубоко проникших в классическую древность и в то же время живших среди народа — превосходного хранителя языка, чтобы преградить доступ этому двойному нашествию педантства и варварства.
К своему итальянизированному французскому языку Брантом примешивает еще обрывки испанских фраз, а главное, множество гасконских и перигерских слов, ибо ни путешествия, ни пребывание при дворе не отучили его от детских привычек. Гасконское наречие далеко не самое легкое в литературном наследстве Брантома, и мы не вполне уверены, что оно всегда было правильно понято.
Проспер Мериме. «Брантом».
Перевод О. Моисеенко. Собр. соч. Т. 5. М. 1963.
[1]Всемирная история. Т4. С. 207.
[2] Перев. Алексея Парина.
[3]Всемирная история. Т4. С. 216.
[4]Всемирная история. Т4. С. 218–219.
[5]Всемирная история. Т4. С. 218–219.
[6]Dreux du Radier Memoires historiques et critiques, et Anecdotes des Reines et Regentes de France. 1808.
[7]Сто великих любовниц. Агнесса Сорель. М.: «Вече». 1998. С. 321.
[8]Цитируется по книге Бретона Ги «История Франции в рассказах о любви».
[9]Сто великих любовниц. Агнесса Сорель. М.: «Вече». 1998. С. 324.
[10]Сто великих любовниц. Агнесса Сорель. М.: «Вече». 1998. С. 324.
[11]Жанны д’Арк.
[12]Сто великих любовниц. Агнесса Сорель. М.: «Вече». 1998. С. 326.
[13]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 26.
[14]Женские головные уборы в виде высокого (до 70–75 см) конуса.
[15] Бретон Ги.История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 28.
[16]Claud Seyssel, Chroniques.
[17]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 34.
[18]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 37–38.
[19]В те времена парламентами именовались королевские суды.
[20]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». Т. 2. С. 42. (Перев. Г. А. Калашниковой.)
[21]Жан Маро (Демарец), умер в 1524 году — секретарь герцогини Анны Бретонской, один из приближенных будущего короля Франциска I. Автор дидактических поэм и верифицированных хроник.
[22]Средневековая французская лирика. М.: «Книга». 1991. (Перев Алексея Парина.)
[23]Титул римского короля носили императоры Священной Римской империи до их коронации папой римским.
[24] Приводится по книге Ги Бретона. (Перев. Г. А. Калашниковой.)
[25]Jean Le Maire des Beiges. Couronnes Margueritiques. (Цитируется по книге Ги Бретона).
[26]Molinet Croniques flamandes. (Цитируется по книге Ги Бретона, так же как и описания всех предшествующих событий).
