Жилю ответил дружный согласный гул голосов, потом чернокожие образовали траурный кортеж и последовали за носилками во двор между особняком и кухней, где Селине предстояло провести ночь на импровизированном катафалке из ветвей, листьев и цветов.
Могилу Жиль приказал вырыть на маленькой лужайке, где стояла усыпальница Ферроне: ему казалось, что место верной Селины возле ее старых хозяев. Четверо мужчин с лопатами и кирками немедленно отправились выполнять распоряжение, но только они ушли, как в кабинет Турнемина постучалась Дезире: Жиль заперся у себя, чтобы попытаться нащупать связь между обрушившимися на него и на плантацию потрясениями. Бывшая прислуга Симона Легро попросила хозяина, чтобы тот разрешил охранять могилу великой жрицы в течение нескольких ночей — никто не должен завладеть ее телом.
Жиль лишь устало пожал плечами: история с извлеченными из гробов и разгуливающими как ни в чем не бывало покойниками окончательно измучила его.
— Селину убили жутким ударом мачете, — сказал он. — Голова чуть не полностью отделена от тела, кровь вытекла почти вся. Ее невозможно вернуть к жизни никакими чарами, в этом смысле она в безопасности, как если
бы уже начала разлагаться. Даже еще вернее!
— Тут ты прав, — ответила Дезире, — но это не все. Те, кто убили Седину, наверняка не дадут ей почить с миром. Они выкрадут из могилы ее тело, разрежут на кусочки и приготовят из них страшное приворотное зелье — зелье, против которого не устоять, ведь Седина была могущественна. Нельзя допустить, чтобы величие жрицы послужило грязным делишкам черной магии.
Слушая Дезире, Жиль думал про себя, как все же много общего между их весьма далекими друг от друга религиями. Дезире боится, что тело Седины разрежут на куски… а разве христиане не кромсают точно так же своих святых, чтобы превратить их останки в реликвии? Но тут Жиль встряхнулся и попенял себе за то, что поддался царящей на острове полуязыческой атмосфере.
— Пусть будет, как ты просишь, — сказал он. — Охраняйте могилу Седины. Я и сам приму участие в бдении, но при одном условии: тот, кто будет стоять на страже, должен спрятаться, и никто, кроме тебя, пусть ни о чем не узнает. Только так я согласен. Не спрашивай почему и держи язык за зубами.
Негритянка поклонилась.
— Никто ничего от меня не услышит, хозяин!
Я, кажется, понимаю, зачем это тебе и почему ты хочешь сам принять участие в охране: надеешься, что убийцы Седины попадутся в ловушку.
— Вот именно…
И в самом деле, именно такая мысль пришла ему в голову, она вернула ему отвагу и веру в будущее. Если удастся схватить палача Селины, можно выйти через него на Легро и его дьяволицу Олимпию — Жиль был уверен, что все удары, обрушившиеся на «Верхние Саванны», исходят от этого негодяя. Тем хуже для того или для той, что попадет ему в руки. Он без малейших угрызений совести поручит убийцу заботам Понго — уж тот сумеет вытянуть из него признания.
Появилась надежда открыто схватиться с противником, и Жиль сразу же снова почувствовал вкус борьбы: он будет защищаться до конца, и, если придется превратить «Верхние Саванны» в поле боя, он будет биться до последней капли крови, но никому — будь то священник или сам дьявол — не позволит выгнать себя из собственного поместья. Ни за что! Понемногу сам собой сложился план боевых действий.
Прежде всего, надо ненадежней укрыть женщин, потом все же попробовать заручиться поддержкой официальных властей. Пока готовились похороны Седины, Турнемин успел написать письмо Жеральду де Ла Валле с просьбой принять у себя на несколько дней не только Жюдит с горничной, но и мать и дочь Готье. В том, что Ла Валле и его жена согласятся. Жиль не сомневался ни минуты — они были самыми гостеприимными хозяевами в мире, а их дом в поместье «Три реки» вместил бы без труда и четыре семьи. Супруги жили там вдвоем: один из их сыновей путешествовал по Европе, а другой поступил в Пажеский корпус, предпочтя бурную светскую карьеру в Версале, обычную для господ пажей.
Письмо было немедленно запечатано и отправлено в «Три реки» с конюхом Купидоном, а сам Жиль тоже пошел на конюшню, оседлал Мерлина и поскакал в Кап-Франсе.
В порту еще гремел прощальный орудийный салют — огромный восьмидесятипушечный корабль под всеми парусами летел к темно-синей линии горизонта, весело хлопая яркими вымпелами. Господин де Ла Люзерн спешил занять пост министра военно-морского флота. А в городе о нем уже забыли, порт зажил своей обычной шумной жизнью, засновали туда-сюда тачки, перевозя грузы со стоящих у причала кораблей к магазинам, где тотчас же вывешивались листки с перечнем завезенных товаров и ценами.
Жиль привычно пробрался сквозь пеструю и шумную толпу зевак, не обращая на них ни малейшего внимания, подъехал к зданию управления и без особых хлопот получил аудиенцию у высоких лиц Санто-Доминго — попасть на прием к государственному чиновнику на острове было куда проще, чем в метрополии.
Господин де Барбе-Марбуа, одетый, как богатый плантатор, в безукоризненно отглаженный белый полотняный костюм, тонкую батистовую сорочку, со свободно завязанным вокруг шеи черным галстуком, принял Турнемина в просторной комнате, отделанной по английской моде красным деревом, которая служила ему рабочим кабинетом. Тут стояли книжные шкафы, большой стол с расставленными в строгом порядке папками, несколько кресел, на стенах висели гравюры с изображением кораблей и королевский штандарт, а прямо на полу была расстелена большая карта мира. В углу дремал негритенок рядом с ненужными сейчас, в прохладное время суток, веревками, приводящими в действие опахало под потолком.
— Чем могу служить, господин де Турнемин? — любезно спросил главный управляющий, протягивая Жилю табакерку, от которой тот не менее любезно отказался.
Он всегда чихал, нюхая табак, и не мог понять, какое в этом удовольствие. А сейчас ему не хотелось выглядеть смешным.
Жиль спокойно и последовательно рассказал о визите брата Игнатия и его угрозе вскрыть гроб бывшего хозяина «Верхних Саванн». Но, правда, не стал упоминать о том, что уже сделал это сам и нашел в нем лишь завернутое в холст полено, а также умолчал о гибели Седины. Смерть рабыни вряд ли представляла интерес с точки зрения главного управляющего.
Тот выслушал Турнемина с обычным для себя бесстрастным выражением, но по тому, как резко обозначилась складка возле рта, как он нервно вертел в пальцах серебряный нож для бумаги, Жиль без труда догадался, что его рассказ не понравился господину де Барбе-Марбуа.
Когда шевалье закончил повествование, главный управляющий помолчал, размышляя над услышанным. Потом вдруг резко поднял веки, вперил взгляд в посетителя, что тоже было для него характерно, и вздохнул:
