Ни одна из них не обратила на Турнемина внимания. У каждой были свои печали, на лицах двух из них, полуприкрытых, по испанской моде, кружевной мантильей. Жиль увидел слезы.
Тогда и он обратился к своим заботам, прошел к боковому алтарю, где светилась красная лампадка, опустился на колено и воззвал к Господу.
«Всевышний Владыка, — сказал он, — заранее прошу у вас прощения, потому что мне предстоит вступить к борьбу с теми, кто представляет вас на земле. Хорошо ли, плохо ли они справляются со своими обязанностями, не мне судить.
Но вы сами дали мне «Верхние Саванны». Теперь это мой дом, и я люблю его, как и тех несчастных, которых мне, вашей волей, удалось вырвать из ужасающей нищеты и избавить от страданий.
Я пришел сказать вам, что не позволю своим слугам снова попасть в рабство, еще худшее, чем раньше, потому что теперь они познали надежду.
Я буду защищаться сам и защищу их силой оружия. Думаю, что не погрешу этим против вашей воли. Если же вы уготовили мне и моей семье иную судьбу, все в ваших руках!»
Это мало походило на молитву. Скорее, на уведомление — разве мог подумать сын Мари-Жанны Гоэло еще несколько лет назад, что будет так разговаривать с Господом? Однако, покидая церковь, Жиль приободрился, он был полон решимости и внутренней уверенности, что правда на его стороне: не может Бог поддерживать узколобых священников, вроде брата Игнатия, или общество, где человек эксплуатирует человека только на том основании, что у них различный цвет кожи. Если уж Господу было угодно создать и краснокожих, и желтых, и черных, почему только белые портят жизнь остальным? По какому праву они требуют, чтобы та или иная раса служила им, стоя на коленях? И как могли эти люди, скакавшие ему навстречу верхом или катившие в колясках к своим прекрасным жилищам, утопавшим в зелени райских садов, элегантно одетые, украшенные драгоценностями, располагающие всем, что может дать природа или человеческий труд самого чудесного и изысканного, как могли эти люди не понимать, что живут на вулкане и дни их уже сочтены? Их ведь всего горстка: тридцать тысяч против полумиллиона чернокожих, в которых страшная участь породила ненависть к хозяевам и жажду мщения… Стоит в одном месте вспыхнуть искре, и рухнет целый мир.
Жиль снял шляпу и провел по влажному лбу ладонью — она оказалась холодной как лед.
Страшная ему представилась картина, возможно, под впечатлением той ужасной ночи в обреченном на гибель доме Легро: тысячи и тысячи чернокожих кидаются на осаду прелестных особняков, уничтожают богатейшие плантации, жгут, режут, грабят. Слетают с плеч головы под ужасными ударами мачете, рекой льется кровь, гудит пламя пожаров… Все это, возможно, и можно еще предотвратить. Но для этого надо, чтобы землевладельцы из Совета не его. Жиля, осуждали, а честно задумались над собственным поведением: не слишком ли много нищеты рядом с откровенной роскошью? Однако Турнемин был уверен, что, заговори он об этом, никто и слушать не станет.
Жиль подскакал к выездным воротам и поднял глаза на украшавших их каменных львов.
Хорошо бы им когти помощнее и пламя из пасти: даже если придется сразиться со всем островом, Турнемин не намерен был отказываться от своих владений.
Было уже довольно поздно. Обычно в это время работники возвращались с полей. Солнце склонилось над горизонтом, позолотив густую синеву видневшегося вдали моря. Со всех сторон раздавалось пение чернокожих: с тех пор как их жизнь изменилась, они пели каждый день. Сегодня их голоса звучали грустно: умерла Селина, завтра ее понесут хоронить — но то была не жалоба. В ритмичном, таком непривычном для европейского уха пении слышалось и удовлетворение работой, и радость от предстоящего отдыха в кругу семьи, в своем собственном, пусть и маленьком, домике. Жиль даже улыбнулся, забыв на миг о невзгодах. Голосами работников, без сомнения, отвечало на его сомнения само Провидение. В них не должны больше звучать рыдания, мука, призыв к кровавому бунту, а только покой — вплоть до того самого часа, когда и Жиля понесут к последнему приюту.
Приближался час ужина. В господском доме маленькие служанки накрывали на стол, зажигали лампы. Жиль взлетел по лестнице, перепрыгивая через ступени: успеть бы переодеться.
Зебюлон уже ждал его в ванной комнате, медная лохань, в которой хозяин каждый вечер смывал с себя дневную пыль, была наполнена прохладной водой. Обычно Жиль позволял себе расслабиться — выкурить сигару и опрокинуть стакан ледяного пунша с корицей.
Но сегодня ему едва хватило времени помыться, переодеться в чистое и прочесть письмо, которое Зебюлон протянул ему на серебряном подносе. Как он и предполагал, супруги Ла Валле охотно согласились принять у себя обитательниц «Верхних Саванн»; мало того — Жеральд собирался на следующий день сам приехать за женщинами и отвезти их в «Три реки». Жиль читал между строк, что друг его сгорает от любопытства.
Турнемин сунул письмо в карман и вышел В гостиную, где его уже дожидались Жюдит и Финнеган. Врач иногда ужинал с ними, если у него не было желания остаться наедине с бутылочкой рома. За столом он становился остроумным и интересным собеседником.
Сегодня, рассаживаясь по местам, все молчали. Странная была обстановка. В доме царила тишина, а снаружи доносилось грустное пение — продолжалось бдение возле тела Селины. Маленькие служанки неслышно ступали босыми ножками, а распоряжавшийся ими Шарло забыл на время о своем достоинстве: он то и дело смахивал со щек слезы.
На столе, хотя ночь еще не сгустилась, стояли зажженные свечи, и Жиль время от времени бросал поверх их пламени взгляд на бледное лицо жены, едва притрагивавшейся к еде. Вопреки обыкновению, она не поехала сегодня в свой домик в бухте: смерть Селины нарушила обычное течение жизни, и Жюдит, выполняя свои обязанности хозяйки, занималась домом. На ней было простого покроя платье из темно-зеленой тафты, из драгоценностей — лишь золотой крест на бархатной ленточке по самой шее, роскошные волосы стянуты в большой строгий узел, лишь подчеркивавший красоту ее длинной шеи и прекрасного лица — сегодня она казалась особенно хрупкой и юной.
Молчание начинало их тяготить. Дождавшись, когда служанки унесут почти нетронутый суп, Жюдит остановила спокойный взгляд больших черных глаз сначала на одном мужчине, потом на другом.
— Думаю, бедную Селину лучше всех сможет заменить Корали, — произнесла она негромко. — А вы как считаете? Они давно уже работали вместе.
Вопрос предназначался Жилю, и он попытался улыбнуться.
— Домом занимаетесь вы, дорогая. Но если вам нужен мой совет, то мне кажется, вы сделали правильный выбор.
