— Пойду-ка я прогуляюсь с друзьями, — легкомысленно фыркнул Пьеро. — Правда, во Флоренции теперь и сходить-то некуда. Ах да, забыл — можно пойти на мессу!
Он отвесил отцу небрежный поклон и, не удостоив меня даже прощанием, покинул сад, гулко хлопнув тяжелой дверью. Лоренцо едва улыбнулся мне, и я поняла, как сильно он удручен.
— Этот молодец — сущее несчастье, — ровным голосом признался он. — Им владеет слабость. Не физическая, как у меня, а душевная.
Говоря о своем здоровье, Лоренцо не погрешил против истины — оно неуклонно ухудшалось, и никакие мои лекарства были не в силах задержать беспощадный распад суставов и ослабить мучительные приступы боли. Мы при любой возможности выбирались с ним на воды. Минеральные соли на время притупляли страдания Il Magnifico, но ему то и дело приходилось прерывать лечение и возвращаться во Флоренцию: отмахиваться от насущных государственных забот он считал себя не вправе.
— Я получила письмо от отца, — сказала я. — Его индийская жена скончалась.
— Искренне соболезную.
— Он никогда не падал духом, но в его строках сквозит тоска по родине. Я часто вижу его в дурных снах, как он умирает на чужбине, одинокий, никому не нужный…
— Думаешь, он теперь вернется домой?
— Уехав из Винчи, отец не скрывал, что возвращаться туда не видит смысла. Хорошо, если бы он надумал приехать сюда — я устроила бы ему здесь дом…
— Пойдем, хочу повеселить тебя немного, — перебил Лоренцо.
Мы направились к палатке, в которой крепыш со сплющенным носом остервенело врубался резцом в кусок мрамора, высекая из него миниатюрную голову фавна. Юношу звали Буонарроти — недавняя находка Il Magnifico. Я уже знала, что Лоренцо ценил подающего надежды скульптора не только как источник прекрасных творений, которым предстояло украсить все дворцы Медичи. Вероятно, чтобы хоть немного скрасить нелюбезное отношение к себе бездушного наследника, он и решил усыновить будущего гения, выделил ему покои в городском дворце, начислил жалованье и отвел ему место за семейным столом.
— Микеланджело, покажи Катону свою работу.
Юноша улыбнулся, поглядев на патрона с неприкрытым обожанием и любовью.
— Знаете, — обратился он ко мне, — когда Лоренцо впервые увидел у меня этого фавна, он его высмеял, потому что я изобразил голову с полным ртом зубов и с высунутым языком. Он попенял мне, дескать, разве мне неизвестно, что у стариков никогда не бывают все зубы целы?
Микеланджело отодвинулся, чтобы мы рассмотрели лицо фавна. На месте одного зуба в его рту зияла приметная дырка.
— Он вышиб ему зуб, едва я успел уйти, — с потаенной улыбкой заметил Лоренцо.
— Одно дело — иметь щедрого покровителя, — ответил юноша, скромно потупив взор, — и совсем другое, когда он — человек сведущий.
— Вот именно, — согласилась я.
Мы двинулись дальше, любуясь пригожим садиком. Я случайно подняла глаза к окну Савонаролы, и мне показалась, что в нем мелькнула и тут же исчезла тень. Лоренцо, очевидно, тоже ее заметил.
— Люди говорят, будто на приора здесь нападают судороги, — обронил он, глядя на античные статуи в центре. — При одном виде нагих юных греков…
— Ему не помешало бы чего-нибудь похлеще, чем судороги, — сказала я, не в силах скрыть озлобление.
Лоренцо вдруг сделался рассеянным, задумчивым.
— Еще одна умная голова, — наконец вымолвил он, — вот что здесь точно не помешает.
— И ты, как я понимаю, уже знаешь, чьи плечи носят такую голову?
— О да. Думаю, ты вполне одобришь мой выбор.
— Она действительно вознамерилась послать того мореплавателя из Генуи к западу искать новый путь в Индию? — спросил Лоренцо с видимым скептицизмом.
Родриго Борджа, прежде чем ответить, с головой погрузился в сернистую воду горячего минерального источника на развалинах Чианцианских терм, где мы отдыхали все вместе, а затем вынырнул, с наслаждением отряхиваясь. В свои шестьдесят он сохранил живость и бодрость, особенно заметные в нем без привычного кардинальского облачения. Его длинные черные пряди намокли и липли к щекам, тонкая батистовая сорочка облепила тело. Родриго согласился встретиться с Лоренцо на сиенском курорте, подальше от любопытных ватиканских очей.
— Изабелла настроена весьма решительно. Фердинанд пока колеблется. Но Кристофор Колумб рано или поздно поднимет парус — это лишь вопрос времени. К тому же королеве сейчас и так есть о чем беспокоиться.
— Она и вправду хочет изгнать из Испании всех евреев до единого? — хмуро осведомился Лоренцо.
— По словам моей соотечественницы, королеву ничто не переубедит, — откликнулся Родриго. — Если даже учрежденная ею инквизиция окажется не в силах избавить ее от «иудейских свиней», она отыщет для этого другой способ.
— Но и ты, Родриго, не совсем здесь бессилен.
— Вот стану Папой, тогда посмотрим.
— А скоро? — поинтересовалась я.
Несмотря на сернистый запах, я блаженно нежилась в бассейне, настолько древнем, что колонны, воздвигнутые вокруг него римлянами, были посвящены их прародителям — этрускам.
— Поговаривают, что приступы у Иннокентия участились…
— У него бычья конституция, — отозвался Родриго. — Он всех нас переживет.
— Меня-то уж точно, — сострил Лоренцо.
Я одна знала, что в его шутке кроется немалая доля правды. Мы все больше времени проводили в разъездах, отчаянно ища способы ослабить его болевые приступы. Il Magnifico принимал минеральные и грязевые ванны, посещал пещеры, где вдыхал целебный теплый воздух из земных недр, пил воду из вонючих источников, чтобы стимулировать отделение желчи, и лечил почки в топях Санта-Елены. Я запретила ему пить красное вино, на что он согласился, пусть и кляня меня при этом на чем свет стоит, и велела воздержаться от всех видов мяса, от которого Лоренцо тем не менее упорно не желал отказываться.
Но бывало, что боли от воспаления становились и вовсе нестерпимыми, и мой бедный любовник так страдал, что не мог проглотить ни крошки. Тогда я садилась подле него и едва ли не силой поила его водичкой, подкисленной лимонным соком. На его суставы я накладывала припарки из можжевеловой хвои, перемешанной для густоты с размолотой корой вяза. От них ему становилось легче, помогали и целебные воды, но их благотворное действие оканчивалось с нашим отъездом.
Меж тем безумства Савонаролы успели окончательно отравить умы наших сограждан-флорентийцев. Пьеро, в отсутствие отца решавший повседневные дела правления, черкнул Лоренцо весточку о том, что недавно настоятель Сан-Марко бросил в очередной «костер тщеславия» пару содомитов и одну жрицу любви и никто этому не воспротивился. Но Il Magnifico к тому времени уже успел послать Родриго Борджа письмо с просьбой о встрече.
