— А куда? Где сейчас Марина? — взволнованно спросил Донато.
— А там, где ты ее оставил. — Лазарь недовольно сжал губы. — Я сам врач, известный в Кафе, но ты предпочел доверить Марину невежественному знахарю-отшельнику.
— Но он вылечил ее? — вскричал Донато.
— Не знаю. Сам поезжай и посмотри.
После этого Донато не мог лишней минуты задержаться в Кафе; тревога гнала его как можно скорее добраться до хижины знахаря. Теперь его спутниками были только Томазо и Никколо, а Ярец остался в Кафе, где у него был свой угол — каморка в «Золотом колесе». Но про себя Донато мимоходом подумал, что надо бы позвать смекалистого славянина к себе на службу. После всего, что они пережили вместе, Ярец вызывал у Донато доверие даже несмотря на то, что подвел его в начале пути.
К дому Симоне всадники добрались вечером, когда туманная осенняя сырость беловатой дымкой укрыла окрестности. И в этой полупрозрачной пелене у ворот усадьбы обрисовалась одинокая фигура отшельника. Когда всадники вынырнули перед ним из тумана и спешились, он вскрикнул при виде сына и кинулся ему навстречу. Отец и сын обнялись, и Донато краем уха услышал слова Томазо:
— Бартоло погиб… И все по вине Мамая!..
А взгляд Донато устремился дальше, во двор усадьбы, по которому медленно шли две женщины. Это были Марина и Таисия. Мать поддерживала еще слабую дочь. Донато на миг задохнулся от счастья: да, это была Марина! Слабая, бледная, едва оправившаяся от страшной раны, но живая! Он кинулся к ней, и она, отделившись от матери, шагнула ему навстречу. Боясь причинить ей боль слишком крепкими объятиями, Донато коснулся ее осторожно, бережно. А Марина провела ладонью по его заросшему лицу, по волосам, в которых появились седые нити, и долгим взглядом посмотрела в его лихорадочно блестевшие, воспаленные от усталости и бесконечной тревоги глаза.
— Я все знаю, — прошептала она одними губами. — Симоне рассказал мне, что ты отправился в путь из-за меня. Я ждала тебя, верила в тебя… и это придавало мне сил.
— Марина, ты… — он целовал ей руки, боясь спросить о главном.
Но она сама об этом заговорила:
— Не только я жива, но и наш ребенок жив, я его не потеряла. Это похоже на чудо… Наверное, он будет крепким мальчиком, если выдержал такие испытания…
— Или девочкой, — сказала, подойдя к дочери, Таисия.
Донато тут же с поклоном к ней обратился:
— Синьора, я прошу руки вашей дочери. Благословите нас.
— Что же с вами поделаешь, — вздыхая и одновременно улыбаясь, сказала Таисия. — Если уж вы такие муки преодолели, то, значит, сам Бог соединил вас.
Пока мать благословляла будущих супругов, до слуха Донато долетели слова, которые произнес Томазо, утешая Симоне:
— Ничего, отец, мы найдем способ отомстить Мамаю!
Высунув голову в окно крытой повозки, Марина чуть рассеянно поглядывала на спускавшийся к берегу приморский рынок, куда Агафья отправилась покупать рыбу. Скупое февральское солнце вынырнуло из облаков, но не могло согреть землю, а от неспокойного в эту пору моря тянуло сырой прохладой. Однако Марине, плотно укутанной в меховую зимнюю одежду и защищенную от ветра бортами повозки, было тепло.
Шел восьмой месяц ее беременности, и молодая женщина все чаще смотрела не столько на окружающий мир, сколько вглубь своих мыслей и чувств, прислушиваясь к биению новой жизни у себя под сердцем.
Марина и Донато обвенчались сразу после его возвращения из невероятного, непредвиденного путешествия в русские земли. Против их брака не возражал никто, кроме Лазаря, надеявшегося выдать падчерицу за своего племянника. Впрочем, Лазарь смирился, когда узнал, что Донато не только не попросил за девушкой никакого приданого, а, напротив, не торгуясь купил загородный дом, который Таисия с Лазарем уже не надеялись продать за хорошую цену. В этом доме молодые супруги жили во время своих приездов в Кафу.
А Донато теперь чаще приходилось приезжать из поместья в город, поскольку произошли события, поневоле привлекшие его к службе у консула.
Мамай, бежав после своего поражения на Куликовом поле в Кафу, собрал новое войско, но уже не для завоеваний — теперь ему надо было хотя бы отстоять свою власть в Орде, а там у него появился сильный соперник — Тохтамыш, один из потомков Чингисхановых, снискавший дружбу нового завоевателя, пришедшего из глубин Азии, — Тамерлана. Тохтамыш объявил себя наследником Батыева престола, а темника Мамая — незаконным самозванцем. Ослабленный и униженный Мамай не мог расплатиться с генуэзцами за их помощь ничем, кроме права владения землей на побережье. И тогда от его имени наместник Солхата Джанкасиус подписал с консулом Кафы Джаноне дель Боско договор, по которому «Великой Коммуне» Генуи предоставлялось восемнадцать селений Солдайского округа и Готия с ее селениями от Чембало до Лусты.
В генуэзских владениях, названных Капитанство Готия, теперь было введено прямое военное правление — ими управляли капитаны, назначаемые консулом Кафы. В Солдайском же округе консулу требовались военные советники, которыми он хотел видеть людей смелых, надежных и сведущих в морском и военном деле. Тогда Джаноне дель Боско вспомнил и о Донато Латино, чье поместье Подере ди Романо находилось в восточной части Солдайского округа. Разумеется, римлянин не мог отказаться от должности военного советника, которая была весьма почетна и позволяла ему стать заметным человеком на всем побережье от Кафы до Солдайи. Теперь, когда их с Мариной соединял церковный брак, у Донато уже не было необходимости отгораживать свою частную жизнь от постороннего взгляда, уединяясь в поместье. Но служба у консула, давая определенные преимущества, налагала и обязанности, чаще всего связанные с поездками в Солдайю и Солхат.
Сейчас Донато тоже был в Солхате, а Марина ждала его возвращения в Кафу со дня на день.
Ребенок шевельнулся у нее под сердцем, и она, нежно улыбаясь, положила руку на живот. Даже под толстой меховой одеждой ее рука ощущала толчки маленьких ручек и ножек. Этот еще нерожденный малыш казался очень подвижным и бойким, несмотря на те страшные испытания, которые пришлось пережить его матери в первые месяцы беременности. Марине до сих пор не верилось, что все позади и между нею и Донато больше нет неодолимых преград, и их ребенок не родится бастардом.
Она задумчиво посмотрела в морскую даль, потом, вспомнив о будничных делах, поискала глазами Агафью, но не нашла ее среди сновавших между навесами и лавками людей. Зато справа от себя, у подножия стены, спускавшейся к морю, она заметила странного торговца снадобьями, которые он разложил прямо на земле, подстелив под них рогожку. Его обросшее бородой лицо показалось ей знакомо, хотя оно было наполовину скрыто вязаным шлемом, какие часто носили зимой латиняне. Он тоже посмотрел на нее. И по его сверкающим проницательным глазам она узнала знахаря-отшельника и своего спасителя Симоне. Марина чуть не позвала его по имени, но вовремя удержалась, потому что он вдруг прижал палец к губам, делая ей знак, чтобы не показывала своего знакомства с ним. Видеть Симоне здесь, в городе, да еще в роли бродячего торговца, казалось более чем странным. Марина сразу же связала это с печальной историей его сыновей, не в добрый час решивших искать военную удачу. Она знала, что Томазо не оставил мысли отомстить Мамаю за бессмысленную гибель брата, и Симоне поддерживал его в этих намерениях. А возможно, Томазо заразил желанием мести и других генуэзцев, чьи родичи и друзья полегли на Куликовом поле потому, что Мамаева конница помешала им сдаться в плен.
