– Что ж, истребительница вепрей, – сказал я, – тогда давайте попытаемся.
Она была намного сильнее, чем я думал, невероятно сильна для молодой дамы, сидящей дома. Я даже подумал, уж не занимается ли она втайне от всех гимнастикой, чтобы укрепить мышцы рук и ног? Может быть, отец и этому учил ее, чтобы потом пойти вместе с ней на медведя? Конечно, она не смогла подняться по стене быстрее меня, но, когда я залез наверх первым и протянул ей руку, она подтянулась с большим знанием дела.
– Осторожнее, – предупредил я ее шепотом, когда мы подобрались к самому верху стены Капулетти. – Здесь…
– Я знаю, – прошипела она немного раздраженно, а я улыбнулся ей сверху вниз и предложил ей руку.
Когда она оказалась рядом со мной в том единственном, покрытом плющом уголке, где не было отравленных лезвий, то лишь слегка пошатывалась от усталости. Я занял устойчивую позицию, взял ее за руки и медленно спустил вниз, на землю, в дальнем темном уголке сада.
– Сумеете залезть на свой балкон? – спросил я ее шепотом, и она посмотрела наверх – в лунном свете лицо ее казалось холодным и спокойным – и кивнула.
Я попытался придумать что-нибудь на прощание, что-нибудь другое, не то, что рвалось у меня с языка, – и не нашел ничего лучшего, чем довольно сухое и безличное:
– Будьте очень осторожны.
И все равно я чувствовал, что голос выдал меня с потрохами.
– И вы, – сказала Розалина мягко, почти нежно. Потом она улыбнулась мне беззаботной и бесстрашной улыбкой – и быстро полезла на свой балкон.
Я же подождал еще немножко, наблюдая за тем, как она карабкается наверх, а потом спустился вниз со стены и побежал обратно, быстро и тихо, к дому епископа. Разве станут они ждать и бояться моего возвращения, если считают, что тяжелая рука правосудия герцога уже простерлась над моей головой?
Я пробрался туда тем же путем, что и в первый раз, быстро спустился во все еще открытую сокровищницу, и уж на этот раз я вынес оттуда столько золота, сколько мог унести.
А потом я сложил его у дверей церкви Санта-Мария-Антика, прикрепив к белому камню записку: «Милостыня: раздать бедным».
И пошел домой – чтобы поспать хоть несколько часов.
Я спал как убитый до тех пор, пока меня не разбудили нетерпеливые слуги: у дядюшки были заготовлены для меня дела в городе, и я должен был получить инструкции непосредственно от него, вот только едва ли я сегодня мог быть ему полезен. Я все же оделся и даже тщательно побрился, но со своим разбитым, опухшим носом и синяками на лице ничего сделать не мог. Мой внешний вид вызвал у дяди сильное недовольство, когда я предстал перед ним в его покоях.
– Нет, это никуда не годится, – сказал он, хмуро разглядывая мое лицо. – Я с трудом тебя узнаю. Тогда вот что: отдыхай как следует, Бенволио, и приложи какие-нибудь примочки к своим синякам и ушибам. Посыльный сегодня из тебя никудышный: нельзя показываться на люди в таком виде. Монтекки должны побеждать в драках, ты же знаешь!
– Но ведь я победил, – возразил я и учтиво поклонился.
Он подождал, склонив голову набок, продолжения, но я не собирался ничего объяснять, и он в конце концов с тяжелым вздохом махнул рукой.
Я выслушал короткое поучение на предмет того, как мне следует себя вести, раз уже мне выпала честь быть наследником Монтекки. Вероятно, он полагал, что только Ромео, его наследник, выслушивал подобные лекции в больших количествах, а я был от них избавлен. Но я-то провел долгие часы, изнывая от жары и истекая потом в покоях бабушки, слушая почти то же самое, слово в слово. Я хорошо понимал, чего от меня ждут, и синяки на моем лице были как раз лучшим доказательством того, насколько я дорожил честью Монтекки. Хотя дяде этого знать не стоило.
Получить свободу на целый день, однако, было для меня очень кстати, ведь день-то был важный. Брат Лоренцо утверждал, что, если все пойдет как задумано, именно сегодня Джульетта очнется от смертного сна в своем склепе и мой кузен Ромео должен будет ждать ее там, радостный и счастливый.
И будет триумф любви и преданности.
Возможно, я был чересчур скептично настроен, но мне не верилось в счастливый исход. Ужасные слова Меркуцио преследовали меня, а еще я не мог забыть неприкрытого страха и отчаяния ведьмы, которая от его имени наложила это проклятие. Если бы ненависть могла двигать горы, на нас давно обрушилась бы гора и похоронила под собой оба наших дома.
Дядя почти приказал мне сидеть дома, но приказы такого рода никогда не имели надо мной власти, и к тому времени, как зазвонили вечерние колокола, я выскользнул на улицу.
Верона, казалось, уже не помнила страшных событий последних дней – всех этих смертей, трагедий, драм. Все это осталось в прошлом, а кто-то и вовсе ничего не заметил: люди жили своей жизнью, полной забот.
Я купил свиной окорок и, уплетая его по дороге, направился к брату Лоренцо.
Он появился после службы, запыхавшийся, но улыбающийся. Меня он встретил приветливо, покудахтал над моими синяками и даже напевал что-то, весьма неприличное, провожая меня в свою келью.
– Все прекрасно, все очень хорошо, – сказал он мне. – Ромео должен был получить в Мантуе весточку и поспешить сюда. Он, должно быть, в этот момент входит в гробницу и заключает свою любовь в объятия, чтобы ее пробуждение было поистине райским, – он выглядел страшно довольным собой и всем вокруг. – И потом они вместе уедут.
– Куда? – спросил я его. – Два юных создания без средств к существованию и поддержки родных? Как они будут жить?
– Любовь поможет им.
– Вообще-то деньги помогли бы им больше, – заметил я. У меня в кошельке лежала часть украденного у епископа золота. Себе я его оставлять не собирался, а вот пожертвования нуждающимся – совсем другое дело. – Вы договаривались о встрече с ними, брат Лоренцо?
– Я вскоре должен увидеться с ними, – кивнул монах и принял мой увесистый дар с улыбкой. – Ваш кузен будет вам очень благодарен, молодой господин.
Я хотел спросить его о времени встречи, но не стал; он налил себе вина и с жадностью выпил целый кубок, а другой предложил мне, но я цедил его нехотя, не чувствуя вкуса, хотя это было лучшее вино из запасов аббатства.
– Святой отец… – начал было я, желая поговорить с ним о проклятии Меркуцио, но он вдруг остановил меня жестом и приложил ухо к двери.
– Тише, у меня гость, – шепнул он. – Сюда, встаньте здесь и не шевелитесь! – он пихнул меня за ширму – единственное укромное место в комнате, и я стоял там с кубком в руках, как последний дурак.
Раздался незнакомый голос, такой же сердечный, как у брата Лоренцо, который восклицал:
– Эй, дорогой брат! Святой францисканский монах, вы где?
