– Думаете, из меня вышел бы плохой вор?
– Думаю, что в любом случае вор неопытный, – ответил я, – а неопытных новичков ловят и вешают чуть не каждый день. А если бы они поняли, что вы девушка, – тем хуже было бы для вас. Женщины, может, и заперты в четырех стенах своего дома, но это прежде всего для того, чтобы уберечь вас…
– Уберечь? – Розалина вздернула подбородок и нахмурилась, закусив губу. – Уберечь? Да вы ничего о нас не знаете, Бенволио Монтекки. Мы, женщины, живем в постоянном ужасе, а вовсе не в безопасности. Сначала нас мучают наши отцы, которые могут избить или даже убить нас по любой причине или вовсе без причины… потом мужчины, за которых мы выходим замуж, даже не зная их, и потом вынуждены выполнять любое их приказание… нас тиранят другие женщины, которые распускают слухи и сплетни, уничтожающие нас без возможности оправдаться… У вас, у мужчин, есть мечи, чтобы защитить свою честь. А у нас нет ничего. Уберечь? – Она оттолкнула меня, и я стукнулся о выступающий кирпич. – Дайте мне меч – и я сама позабочусь о своей безопасности.
– Вы же не умеете им пользоваться. – Мне показалось, что мое возражение было резонно. Но она только бросила на меня горящий взгляд:
– А если бы меня научили? Тренировали? Тогда как?
– Оружие дорого стоит…
– Так дайте мне работу – и я заработаю на него сама!
Все события этой ночи казались настолько неправдоподобными, что я уже начал думать, что сплю и сон развивается очень, очень неправильно.
Услышав вдалеке взволнованные голоса, я утащил ее поглубже в темный переулок, затем поднял шляпу и надел ей обратно на голову.
– Уберите волосы! – шепнул я ей, и она послушалась, – быстро закрутив их наверх и ничем не закрепляя, засунула под шляпу. Я скинул плащ – стражники могли его разглядеть и опознать – и бросил его на мостовую.
И мы побежали за церковь, туда, где был черный ход, которым редко пользовались, и пробрались внутрь садика через него.
– У епископа не было того, что нам нужно.
– У вас кровь, – вдруг сказала Розалина и коснулась рукой моей щеки. – Вас били.
– Это довольно болезненная маскировка – но все-таки это лучше, чем если бы меня узнали.
Я не собирался этого делать – честно, я не собирался! – но каким-то образом моя рука дотронулась до ее пальцев, и я сам не понял, как прижал их к губам.
Ее била дрожь.
– Я отведу вас домой, – сказал я. – Вас ведь очень скоро хватятся.
– Не хватятся. Все оплакивают Джульетту… – Она помолчала, глядя на меня, потом снова нахмурилась. – Но Джульетта ведь не умерла, да? Я уверена, что нет. Я видела брата Лоренцо, и он слушал меня вполуха сегодня на исповеди. Он же замешан во всем этом, да? Это он все придумал? Чтобы помочь Джульетте ускользнуть?
– Если все сработает как должно, – кивнул я. – Но если речь идет о проклятии – а я думаю, что это именно так, – то, разумеется, этот план обречен на неудачу. Я не знаю, как и что будет: может быть, ведьма дала не то зелье, или брат Лоренцо дал Джульетте слишком большую дозу, или она проснется слишком быстро – тысячи вещей могут произойти, и никто из нас не сможет это предотвратить. Но вы должны идти домой, Розалина. Теперь, когда Джульетта, как они думают, умерла, вы их единственная надежда. Они не отдадут вас Богу – они продадут вас Парису. – Я нежно приподнял ее лицо за подбородок: – Вы только что требовали себе меч. Чего же вы так боитесь сейчас?
– Я боюсь, потому что у меня нет меча и никакого оружия вообще, – ответила она и так глубоко вздохнула, что кое-какие части ее тела, обычно закованные в корсет, пришли в движение под мужской рубашкой. Я был столь увлечен этим зрелищем, что почти не слышал продолжения, которое она произнесла упавшим голосом: – А еще потому, что я не люблю графа Париса, а еще… ведь если проклятие Меркуцио работает и так сильно отразилось на наших с вами кузенах… если они умрут – оно ведь должно будет перейти на меня. И на вас.
Мне эта мысль как-то не приходила до сих пор в голову, а сейчас я вздрогнул, словно она окатила меня ледяной водой… потому что она была права. Меркуцио проклял наши дома, а не только отдельных людей, которых считал виновными. Если проклятие так ударило по Ромео и Джульетте и заставляет их приносить в жертву все, включая собственную жизнь, – то что же будет дальше?
Можно ли считать проклятием то, что я не могу забыть ее, сколько бы я ни старался и как бы ни боролся с собой?.. Не могу забыть ее лицо, ее голос, не могу забыть, как она сидела тогда в мерцании свечей, когда я увидел ее первый раз… Можно ли считать проклятием то, что этот образ всегда со мной, что я просыпаюсь и засыпаю с ее именем на устах? Можно ли считать это проклятием? «Если это проклятие – я хочу умереть про2клятым и счастливым», – я почти произнес это вслух и только усилием воли удержал эти слова на кончике языка.
– Постарайтесь не привлекать к себе внимания, – сказал я ей. – Закутайтесь поплотнее в плащ, опустите голову. Если кто-нибудь окликнет вас – предоставьте говорить мне: можете притворяться глухонемой, если хотите, но только не говорите ничего! Ваш голос выдаст вас с головой.
– Я не раз встречала юнцов с голосом повыше моего!
– Но не такими, как ваш, – возразил я. – Так что лучше вам молчать, чтобы себя не выдать. И закутайтесь в плащ поплотнее.
Мне было страшно идти с ней по темным улицам в сторону дворца Капулетти… Я гулял вечерами в мужской компании, и встречались нам на ночных улицах женщины, которые точно могли за себя постоять. А она… она была другая. И я чувствовал за нее полную ответственность.
– Как вы выбрались из дому? – спросил я.
Она высвободила из-под плаща одну руку, но я поспешно запрятал ее обратно: руки тоже выдавали ее.
– Я подождала, пока торговцы не начали выгружать провизию на кухне, – сказала она. – Было уже почти темно, все домашние сами не свои из-за завтрашних похорон. Никто и не заметил моего исчезновения.
– Попасть обратно будет труднее, – вздохнул я. – Вы же не умеете лазить по стенам, да если бы и умели – вам все равно не пробраться на ваш балкон.
– Я смогу, – возразила она. – Я не слабая!
– Простите, но я не думаю, что ваши занятия рукоделием в достаточной мере подготовили вас к…
– Я езжу верхом! – запальчиво ответила она. – На охоту. Я даже участвовала в охоте на вепря. Мой отец…
Подобные удовольствия были прерогативой мужчин, и я удивился, что Капулетти так много позволяют своим девицам, но потом я вспомнил, что ее отец умер, как и мой. Только в отличие от меня, она своего отца все-таки помнила. И это он, вероятно, вложил ей в голову такие необычные взгляды на жизнь. Она была права – слабой ее назвать никак было нельзя, раз она не дрогнула перед разъяренным загнанным вепрем.
