– Не могу передать вам, Корделия, как мне тяжело. По всей видимости, я недооценил, насколько далеко зашла болезнь; воспалительный процесс перекинулся на грудные мышцы. В таких случаях трудно точно предсказать течение болезни. Очевидно, в последнее время Брук скрывал свое состояние. Простите. Понимаю, вам не нужны мои оправдания. Но я должен сказать… объяснить…
– Он надорвался. Откуда вам было знать?
– Поверьте, эти соболезнования – не дань условности… Если я могу быть вам чем-нибудь полезен, умоляю – располагайте мной.
– Спасибо, Роберт. – Но чем он может помочь – как бы ему ни хотелось? Только в эти последние месяцы Корделия оценила, как сильно было в нем это желание.
Наверное, причиной тому была истерика, но Корделия чувствовала, что главные испытания – впереди. Брук вне досягаемости отца, но теперь непосредственная опасность грозит ее собственному сыну. Нельзя позволить мистеру Фергюсону искалечить и его жизнь! Корделия с ужасом представила себе своего крепенького, здоровенького малыша (но уже привыкающего вести себя тише воды, ниже травы во время молитвы) – неужели из него выйдет второй Брук, растущий в атмосфере благоговейного страха перед дедом, приниженный и вечно пытающийся угадать, чего от него ждут – пока…
Она в мыслях вернулась к Маргарет и долго, много больше, чем за последние два года, думала о ней. Видимо, ее первоначальные подозрения были недалеки от истины. Первую жену Брука убила тлетворная атмосфера этого дома.
Сначала Маргарет. Потом Брук. Кто следующий?
Она не останется здесь – ни одного дня! Быстро уложить вещи и подхватить на руки спящее дитя. Возможно, яд рабства уже проник в его кровь – незаметно для окружающих?
Она еще не решила, как быть со стихотворением Брука. Бесспорно, мистера Фергюсона следовало ознакомить с хорошо обдуманными эпитетами, которыми его наградил собственный сын. Но что-то удерживало Корделию от подобного акта мести. На него и так обрушился страшный удар; прошлого не вернуть. Ах, если бы можно было сорвать с его стариковского лица маску страдания и убедиться, что это всего лишь маска!
Выражение скорбного достоинства…
"Невосполнимая утрата… Он был любящим, почтительным сыном… Богу было угодно на старости лет послать мне новое испытание…" Лицемерие – или правда? Главное, чего сейчас хотелось Корделии, это уклониться от всяких решений. Пусть другие выносят ему приговор, а она слишком разбита, слишком утомлена, чтобы предъявлять обвинения.
Даже если этот человек искренен, он все равно несет гибель всем, кто имел несчастье оказаться с ним рядом.
– Благодарю вас, миссис Торп, вы так добры, что навестили нас. Нет, мистер Фергюсон никого не принимает. Он большей частью сидит у себя в кабинете. Большое спасибо. Разумеется, я передам…
"Теперь я могу уехать, миссис Торп. Как колотится сердце в груди! Еще свежа боль утраты…
Нужно все хорошенько обдумать. Сегодня суббота – целые сутки после похорон. Завтра Ян возвращается от мамы. В понедельник мистер Фергюсон уедет на фабрику. Не может не поехать – ведь он не был там с тех пор…"
– Спасибо, папа, что ты его привез. Я на днях заеду. Он, правда, не причинил хлопот? Ян, милый, какие у тебя прелестные часики!? Неужели дедушка сделал их сам? И неужели они ходят?… Да, это была кошмарная неделя, но я думаю, худшее уже позади. Все так добры… Ты знаешь, дядя Прайди заболел и не смог приехать на… в общем, поэтому его не было в пятницу. Мы послали ему телеграмму, в ответ он телеграфировал, что сражен приступом ишиаса… Да, я постараюсь устроить себе каникулы. Куда-нибудь съезжу… прямо завтра… но это еще не точно. В крайнем случае я вам напишу. Оставлю записку…
Отец оставался с Корделией до вечера, а когда он уехал, снова пошел снег.
Наступило время вечерней молитвы и ужина. Слуги собрались в холле и смущенно переминались с ноги на ногу. На этой неделе мистер Фергюсон трижды пропускал молитву, а так как его было не кем заменить, Корделия отпускала слуг. Так случилось и на этот раз. Они с тетей Тиш сели ужинать. Она послала Холлоуза за мистером Фергюсоном, но тот изъявил желание поужинать у себя в кабинете. Тем лучше. Хотя в огромной гостиной две женщины казались себе маленькими, незначительными, все же их молчание было исполнено взаимной симпатии и объединяющего горя.
После ужина тетя Тиш пожелала прилечь. С тех пор, как умер Брук, она только и делала, что плакала; даже сейчас ее глаза были на мокром месте, а на кончике носа болталась предательская капля.
Корделия поднялась посмотреть, как дела у Яна, немного поболтала с няней Гримшо и спустилась в холл за вчерашней, еще не разобранной почтой.
В камине почти погас огонь, и Корделии пришлось поворошить еще не до конца сгоревшие куски угля – опять вспыхнуло пламя. Тепло и свет помогают не только от холода. Согрейте руки, пока в душе теплится чувство; извлекайте радость из каждого мига, ибо за стенами – кладбищенский мрак…
Кто-то вошел в гостиную. Мистер Фергюсон.
Он сказал:
– Вы, верно, вините меня в смерти Брука? И во всем остальном?
Перед тем они десять минут сидели молча; Корделия делала вид, будто читает, и лихорадочно подыскивала предлог, чтобы уйти. Мистер Фергюсон уставился невидящим взглядом в огонь. В первый раз за всю неделю они остались вдвоем.
– Вам нужно отдохнуть, – ответила она. – Тетя Тиш легла спать, поэтому я не стала подбрасывать топливо.
– Вы во всем обвиняете меня? Ответьте!
– Я не знаю…
– У меня было три сына, – он тяжело вздохнул. – И только один дожил до зрелого возраста. Это несправедливо. Если бы все они были живы, все было бы по-другому. Вам не понять. Нет… не уходите.
– Что толку говорить…
– Каково ваше отношение к смерти? Что она означает для вас – конец или начало? – мистер Фергюсон уставился на свои руки, желтые и как будто восковые в пляшущих отсветах огня. – Когда мою бренную плоть источат черви – моя душа узрит Господа? "Он восходит и, подкошенный, падает, точно цветок…" У меня было три сына. Три, а не один! Вас с детства приучили ценить семью – вы должны чувствовать…
– Какая теперь разница, что я чувствую?
– Ценность семьи. Ценность преемственности. Я рассказывал – мы родом из Камберленда. Жили в бедности: недоедали, ходили в лохмотьях… Такие вещи сплачивают семью, ибо рождают ощущение враждебности окружающего мира. Мы начали с трех соверенов в кошельке, а через три поколения – видите, чего достигли? Есть чем гордиться. Это не просто мое личное честолюбие – это кредо, это вера. Благополучие рода важнее благополучия одного поколения. Я принес немалые жертвы – истинная правда, хотя Брук… Я думал, он понимает… Это был страшный удар – гром среди ясного неба.
