Что-то, что он сию минуту разрушил, шагнув на заколдованный участок, образованный одеялом, на котором эти двое сидели. Будто ударил молотком по тонкому льду.
Но мысль ускользнула и была им напрочь забыта, когда Клементина положила руку на его колено и наклонилась к нему, и Гас глубоко вдохнул запах диких роз и почувствовал тепло её тела.
– Посмотри на нашего Чарли, – сказала она. – Спит, как маленький ангелочек, пока с неба сыплется огонь. – И жена рассмеялась таким привычным смехом, мягким и чистым, как свежий снег. И вместе они взглянули на своего сына, и вместе улыбнулись.
Их сынок, их Чарли погиб в конце августа, когда на черемухах висели сочные и черные ягоды. Небо было таким голубым, а воздух – таким чистым, что очертания гор резко выделялись на горизонте. Река ловила солнечные лучи, отражая их в небеса, а мягкая высокая трава цветом напоминала волосы ребенка.
* * * * *
Последующие дни Клементина удерживала в сознании те минуты, снова и снова переживая их. Воспоминания походили на беспрерывно крутящуюся вокруг ее головы петлю лассо. Начиналось всегда с того, как она стоит у кухонного окна, а мужчины в загоне спаривают племенного жеребца с кобылой.
На кухне пахнет овсянкой, которую Клементина сварила в то утро на завтрак. День выдался теплый, и тополя повернули листья к солнцу. Вороватые сойки налетают на рассыпанный по двору куриный корм, а Чарли понарошку стреляет в них из деревянного ружья, высовываясь из-за перил крыльца.
– Бах! – вопит озорник. – Вы покойники! Бах! Бах!
Мужчины заводят жеребца в загон. Кобыла стоит с широко расставленными задними ногами, ее хвост отодвинут в сторону, женское естество обнажено. Жеребец с важным видом гарцует, встает на дыбы и громко ржет, как делал и раньше. С гордо стоящим огромным органом он взгромождается на кобылу и вонзается в нее, укусив за шею, и она тоже ржет.
Пойманная в ловушку памяти Клементина наблюдает за случкой не постоянно. Иногда она отворачивается от кухонного окна, поскольку ей ненавистно, как жеребец, покрыв кобылу, отскакивает прочь и будто бы презрительно кривит губу.
Но независимо от того, смотрит Клементина в окно или нет, она всегда слышит звонкий смех Чарли. И внезапно понимает, что он больше не стреляет в соек с крыльца. Мальчик бежит к загону, где гарцует, ржет и подобно косе рассекает копытами воздух жеребец. Сорванец бежит и что-то кричит, и смеется, смеется, смеется.
И она тоже бежит изо всех сил, пробиваясь ногами сквозь воздух, густой, как сорговый сироп. И тут весь мир взрывается криками и диким ржанием, и вихрь пыли поднимается вверх, скрывая солнце.
Пыль рассеивается. Гас стоит на коленях в загоне, и ужасные звуки вырываются из его груди. Перелетает с забора на столб сойка-пересмешница, завывает в тополях ветер, а Чарли больше не смеется.
Клементина все бежит и бежит, пока не врезается в прочную стену груди своего любимого. Его ладони сильно сжимают ее руки, удерживая Клементину на месте. Лицо мужчины серо от пыли, все еще витающей в воздухе.
– Пусти меня к нему. Я должна его увидеть, – скулит она, и именно в этот миг в её душе воцаряется холод.
Любимый пытается прижать ее голову к своей груди, пытается застить ей глаза своим сердцем.
– Нет, дорогая, не нужно этого. Его больше нет.
Частичка ее сознания уже прожила тысячу лет в будущем, где нет Чарли, где не осталось ничего, кроме этой минуты, и если воспоминания начинаются с того, как она стоит у кухонного окна, то они должны иметь и завершение, как петля лассо над головой. Клементина обязана была увидеть Чарли мертвым, чтобы знать наверняка.
Поэтому она отстраняется от любимого и медленно идет к загону. Качая сына на руках, Гас пронзительно воет в небо. Крови не видно, только маленькая капелька в уголке рта ребенка. Глаза мальчика открыты, но лишены света. Теперь свет померк во всем мире, ведь грудь Чарли вдавлена, а он сам – мертв. Мертв.
* * * * *
Клементина сидела в кресле-качалке из гнутой лозы и смотрела в окно спальни. Плетеное кресло скрипело при покачивании, а изогнутые полозья скрежетали по грубому сосновому полу. Весь мир купался в ярком солнечном свете, но скорбящая мать куталась в красивое стеганое одеяло ручной работы, подаренное Ханной. Для Клементины свет померк повсюду, и ей было холодно.
Она качалась, глядя в окно на лачугу охотника на буйволов, на широкую плоскую серебряную ленту реки, на стога сена в тени гигантских тополей. И на могилу Чарли. Вот уже два месяца, как сына похоронили. В тот день она тоже качалась в этом кресле и слушала звуки смерти: треск пилы и стук молотка, сбивающего гроб, лязг и звон лопат, копающих могилу… и рыдания мужа. Но не ее. Она не плакала. Совсем не плакала.
Клементина стояла у разверстой могилы и вдыхала запах сырой сосны гроба и свежевырытой земли, и каждый вдох казался ей кощунством. Мир сделался тьмой, мир завернули в саван, мир погружали в яму в земле. Мир представлялся ей непроницаемым кромешным мраком, но она могла слышать. Клементина слышала скрип веревки, когда гроб опускали в могилу, и шлепок, когда Чарли оказался на дне. Слышала завывающий в тополях ветер, стук ударяющихся о гроб комьев земли и рыдания мужа.
Она качалась и смотрела в окно, прижимая к груди альбом с фотографиями в белой кружевной обложке. Она так и не открыла его. Не хотела смотреть на маленьких Чарли, сотканных из света, сейчас, когда мир представлял собой лишь тьму. Когда мир лежал, запечатанный в сосновом гробу, в глубокой земляной яме.
Клементина качалась и наблюдала, как с тополей падают в реку листья, наблюдала, как их уносит далеко-далеко в море. Внутри она чувствовала себя мертвой, как эти листья, сухой и ломкой. Хорошо бы упасть в реку и уплыть по течению прочь от гор, ветра и нескончаемых пустых миль травы.
Однажды она вытащила из тайника мешочек в форме сердечка. Сжала в руке, заинтригованная его весом и солидностью. Высыпала несколько монет на колени. Многие монеты были золотыми как листья тополей. И Клементина задалась вопросом... если выбросить монеты в реку, унесет ли их в море? И не может ли она отправиться вместе с ними?
Клементина качалась, ребенок толкался у нее в животе. Ее груди отяжелели и раздулись. Она попыталась подумать о рождении этого малыша, о сладкой боли, которую ощутит, когда он будет сосать ее грудь, вытягивая из сосков живительное молоко. Но удалось представить лишь то, как новорожденный умирает, как его хоронят в земле рядом с Чарли и другим младенцем, которого она потеряла на восьмом месяце беременности.
