Клементина качалась и смотрела в окно. На другой стороне двора Гас рубил дрова. Топор мелькнул в воздухе и с глухим стуком опустился: полено раскололось и щепки разлетелись в стороны, как осколки шрапнели. Клементина подумала, насколько опасна колка дров и что стоит осторожности ради удерживать Чарли подальше от отца, пока тот машет топором. И тут вспомнила. Чарли мертв.
Они продолжали жить, она и Гас, — ели, спали, занимались домашними обязанностями, на что уходил весь день, но между ними не осталось больше ничего. Иногда супруги перекидывались парой фраз, но эти слова не могли построить мост через образовавшуюся пропасть, и Клементина не выносила прикосновений Гаса.
Она качалась, наблюдая, как муж колет дрова, и вдруг услышала за спиной скрежет шпор по полу. Клементина всегда чувствовала, когда этот мужчина входил в комнату, даже сейчас чувствовала. Она по-прежнему любила его. И всегда будет. Но никогда не разговаривала с ним откровенно и не смотрела на него открыто, поскольку хотела перестать любить его, пусть это и невозможно.
Он подошел к ней так близко, что в поле зрения Клементины попала обтянутая джинсами нога в пыльном черном сапоге, хотя глаза она поднимать не стала.
– Я тут подумал, может, ты захочешь проехаться верхом к каньону буйвола, – сказал деверь.
Клементина сосредоточила взгляд на взмахах топора и ничего не ответила.
– Ты должна выйти из дома. Должна почувствовать солнце на лице и ветер в волосах. Если не ради себя, то ради ребенка, которого носишь.
– В той яме, куда вы положили моего Чарли, нет солнца, нет ветра, чтобы он трепал его волосы. Нет ничего, кроме холода и темноты.
– Клементина... – Мужчина положил руку ей на плечо. Пальцы сильно и настойчиво впились в ее плоть. – Ты должна выпустить это наружу. Попробуй плакать. Или ругаться, или кричать. Но ты должна...
В горле Клементины забурлил обжигающий горький гнев, и она сорвалась с кресла с такой силой, что полозья со скрипом заскользили по голому сосновому полу, а альбом с фотографиями упал на пол.
– Как смеешь ты учить меня скорбеть! Я носила Чарли во чреве девять месяцев и год кормила грудью. Моего малыша! Моего сыночка!
Зак схватил ее за руки и слегка, но резко встряхнул.
– Черт бы тебя побрал, женщина. Ты убиваешь Гаса. – Клементина попыталась вывернуться из хватки, и Рафферти, пошире разведя руки, отпустил ее и сделал шаг назад. – Ты убиваешь моего брата.
Клементина почувствовала, как губы отлипли от зубов в страшном подобии улыбки.
– Ты думаешь, я бы не предпочла, чтобы в этой могиле лежал твой брат? – Она указала несгибаемым трясущимся пальцем в окно. – Чтобы вместо моего сына там лежали вы оба?
Мгновение Зак молчал, лишь сверлил ее медными глазами. Затем покачал головой.
– Нет, это не так.
Клементина закрыла глаза, чтобы не видеть муку на его лице, и слабо беспомощно пискнула:
– Оставь меня в покое. Я хочу, чтобы меня просто оставили в покое.
– Ах, Клементина. – Что-то коснулось ее щеки, и Клементина резко отпрянула от Зака.
– Не прикасайся ко мне. Я этого не выношу.
– Чего ты от нас ждешь? – Он наполовину отвернулся от нее, вцепившись руками в спинку кресла так сильно, что костяшки пальцев побелели, а плечи ссутулились. – Мы тоже любили мальчонку. И тоже страдаем. Так чего ты, черт возьми, от нас хочешь?
Клементина рассмеялась – хриплый ломкий смех напоминал разбивающееся вдребезги стекло.
– Чего я хочу? Хочу вернуть сына. Хочу, чтобы он был здесь со мной. Хочу снова держать его в объятиях и наблюдать, как он растет и становится мужчиной. Хочу слышать его смех. Хочу смотреть, как он размазывает по лицу варенье из черемухи и пачкает волосы. Хочу целовать его на ночь и утыкаться лицом в его душистую кожу. – Ее горло сжалось, когда внутри усилилась страшная удушающая горечь. — Я хочу, чтобы мой Чарли живым вернулся ко мне сюда, где и должен быть.
– Он умер, и мы не можем этого изменить. Никто не может.
Клементина снова попыталась рассмеяться, но в горле застрял огромный колючий ком боли, и смех вырвался наружу страдальческим мяукающим стоном.
– О, нет, вы не можете этого изменить, конечно же, на то вы и мужчины. Мужчины, которые могут все, кроме как не дать жеребцу лягнуть в грудь маленького мальчика.
Она повернулась к деверю спиной и стала ждать, желая услышать, как он уходит. Но Зак долго-долго оставался на месте, и Клементина не шевелилась, сжимая челюсти, чтобы недать слабину. А когда он наконец ушел, вдруг захотела окликнуть Зака, но не смогла произнести ни слова из-за удушающего кома горечи, застрявшего в груди и в горле.
Клементина посмотрела в окно на реку, тополя, стога сена и на могилу Чарли. И вот она уже на улице, ее туфли хрустят по куриному корму, и Гас что-то кричит, но она не замечает мужа, поскольку видит только могилу сына, идет только к ней.
Её обдало порывом горячего ветра, и миссис Маккуин пошатнулась, но продолжила шагать. Ветер завывал и скорбно вопил, и Клементину окончательно захлестнула горечь, разрывая на части, что все кровоточили и кровоточили, реки крови потекли по земле, к могиле Чарли. И вот она уже у сыновнего холмика, расшвыривает полевые цветы, которые утром положил сюда Гас, расшвыривает их в ярости, ненависти и безграничном горе. Она царапала землю руками, и боль обрушивалась на нее как удары кулака, и слезы хлестали из глаз, скатываясь по щекам и образуя целые волны, океанские соленые волны. Клементина шмыгнула носом – словно ткань разорвалась – и пронзительно завыла. Ветер тут же подхватил вой. Клементина обняла беременный живот и стала раскачиваться взад и вперед на могиле Чарли, пока рыдания выплескивались одно за другим в нарастающих, раздирающих и иссушающих душу муках.
* * * * *
– Она винит в случившемся меня, – сказал Гас.
Рафферти забрал топор из поникшей руки брата и воткнул лезвие в колоду для рубки дров.
– Она винит всех и вся, включая себя и Бога.
– По крайней мере теперь она плачет. – Гас повернулся к брату отчаявшимся лицом. Под покрасневшими глазами виднелись синяки. – Это же хороший знак, верно? Это же хорошо, что она плачет?
Зак схватил брата за плечо и подтолкнул к жене. Клементина корчилась на могиле Чарли, воя и скуля по-звериному.
– Ступай, поддержи ее. Сделай это, даже если она будет бороться с тобой, но черт подери, поддержи ее.
«Давай же, брат, пока я не сделал это сам, ведь если пойду я, ты больше никогда не получишь ее назад».
Гас пошел и опустился на колени рядом с женой на холмике Чарли. Он попытался прижать Клементину к груди, а та стала вырываться, крича и размахивая кулаками. Но каким-то образом ему удалось обнять Клементину, и Гас накрепко обхватил жену руками, будто бы они оба могли так остаться до смерти. Рафферти почувствовал, как желудок сжался в кулак, и отвернулся.
