Алетта прошла часть ученичества у Яна, пока ухудшение здоровья художника не вынудило его прекратить обучение, но он передал свою ученицу другому делфтскому мастеру. Алетта получила членство в Гильдии, но дети — их было десять — оставляли ей мало времени на живопись. Ее оливковой ветвью примирения Хендрику стали три первых ребенка, которых она взяла с собой, когда приехала проведать его после войны. Пропасть между отцом и дочерью исчезла, как только они взглянули друг на друга.
Алетта никогда не продавала свои картины, работая лишь ради собственного удовольствия. Ее любимой темой стали лошади, впрочем, этого и следовало ожидать, учитывая, что Константин занялся разведением чистокровных рысаков. Все их дети начинали учиться верховой езде с раннего возраста. Константин тоже почти с самого начала стал ездить верхом в специально изготовленном для него седле на лошадях, которых сам тренировал. Большую часть своих великолепных животных он продавал в Англию, где всегда был большой спрос на них, а не соотечественникам, так как даже самые богатые голландцы — типа семьи ван Янсов, с трудом избежавших банкротства во время войны — так и не обрели прежнего благосостояния в трудные послевоенные годы.
В Амстердаме Хендрик по-прежнему рисовал, хотя его пальцы искривились, словно корни дерева, и держать кисть для него становилось болезненно. Странно, но в его последних работах влияние старого учителя стало более явным, чем прежде, и одну из картин чуть не продали как произведение Франса Халса, но ошибку вовремя заметили. Несмотря на то, что Хендрик находил покупателя лишь раз или два в год, он со своей челядью жил в скромном достатке на пособие, которое выплачивали ему два его зятя.
Мария умерла, правда после того, как снова увидела Сибиллу в конце войны. К общей печали, Сибилла вернулась домой вдовой. Жизнь ее не была легкой, так как Хендрик с годами становился все сварливее, но она никогда жаловалась. Она много раз могла бы вновь выйти замуж, но все ее прежние кокетливые замашки исчезли, и она не задумывалась о повторном браке. Потеря Ханса — его убили во время защиты городка, в котором они жили после Роттердама, — очень сильно изменила ее. Сибилла любила его всем сердцем и так как не могла больше быть с ним, не хотела видеть рядом никого другого. Хотя поблизости жил вдовец, примерно ее лет, общество которого, казалось, вполне устраивало ее, и родные надеялись, что они найдут счастье вместе.
Ее дочь, достигшая сейчас шестнадцатилетнего возраста и по какой-то причине, известной только Сибилле, получившая с самого рождения прозвище «Мышка» несмотря на то, что ее окрестили Анной, была для Хендрика любимицей. Он учил ее рисовать, проявляя терпение, которым никогда не отличался с собственными дочерьми. Двоюродные братья и сестры звали ее Анна-Мышка, составив приятное сочетание. Хотя Анна писала довольно приличные натюрморты, она никогда не достигла бы уровня мастера Гильдии, да девушка к этому и не стремилась, поскольку уже влюбилась и подумывала о замужестве.
Франческа задумалась о собственных творческих результатах. Дни, когда Ян Вермер мог легко продать за хорошую цену ее ученические картины из своей галереи, давным-давно прошли, так как сейчас продажа своих работ стала для художников редким событием. Правда, она продавала иногда кое-что торговцам, и был даже один коллекционер ее работ, приезжавший время от времени из Гауды, но творчество не принесло ей богатства, как впрочем, и всем художникам, которых она знала. К счастью, Питер обеспечивали ее, и сыновей. Капиталовложения, сделанные им до войны в колониях, а также и в Голландии, оказались надежными, не считая вложений в три предмета потребления, которые всегда будут пользоваться спросом у его соотечественников — пиво, земля и тюльпаны.
И все же обстоятельства не позволяли Питеру сдержать данное когда-то обещание посетить Италию, но вскоре мечта юности Франчески увидеть искусство Возрождения Флоренции, Венеции и Рима сбудется. Самый младший из их троих сыновей — все они родились через восемнадцать месяцев друг за другом — проявлял верные и безошибочные признаки, присущие истинному художнику, в то время как остальные двое имели склонность к земле. Звали его прекрасно подходящим художнику именем «Йохан», сейчас ему было двенадцать лет, и договорились, что, как только ему исполнится четырнадцать, Питер и Франческа, испытывающие смешанное чувство гордости, радости и боли от разлуки, отвезут его во Флоренцию и отдадут в ученики какому-нибудь знаменитому итальянскому художнику. Пик голландского искусства пришелся на тот золотой период, когда жили Рембрандт, Халс, де Хох и Вермер. Сейчас оно находилось в упадке, как и все остальное, прославляющее когда-то Нидерланды. Но это вовсе не означало, будто подобные гении никогда не расцветут на голландской земле. Франческа — как и многие другие — была уверена, что когда-нибудь в будущем искусство ее страны проявит свой яркий талант. Может быть, даже в ее собственном ребенке?
Хрупкое здоровье тети Янетье не позволяло возложить на нее заботы о Йохане во время его ученичества в Италии, но ее старший сын с женой, несколько месяцев назад приезжавшие погостить в Голландию, выразили желание стать опекунами мальчика, так как у них были и свои дети.
— Мама!
Франческа взглянула в сторону распахнувшийся двери, в которую ворвался Йохан. Он сбросил верхнюю одежду, но щеки на живом лице все еще оставались красными и блестящими, словно яблоки, после катания на коньках.
— Что такое? — спросила она, приподняв бровь. Он был шумным ребенком, успокаивавшимся только когда спал или рисовал.
— Когда мы вновь поедем в Амстердам? Хочу показать дедушке его новый портрет, который я нарисовал.
— Думаю, отец возьмет тебя с собой, когда поедет в следующий раз на Биржу.
— А ты поедешь с нами?
— Да. Я хочу использовать любую возможность повидаться с твоим дедушкой и тетей Сибиллой!
— Здорово! — Йохан встал рядом с ней и, откинув назад голову, оценивающим взглядом окинул картину; братья хранили от отца в секрете то, что рисовала мама. — Как ты думаешь, я научусь когда-нибудь передавать свет так, как ты?
— Уверена в этом.
Когда он вышел из комнаты, Франческа подумала про себя, что на его картинах свет будет не таким кристально-чистым и трепещущим, как на картинах Вермера и у нее, словно его породили сверкание каналов и мягкие, пронизанные солнцем туманы Голландии. Свет, которым научится владеть ее сын, впитает в себя тепло и яркость флорентийского солнца, отражающегося на коричневато-красных крышах, древних выветрившихся камнях и в сапфировом мерцании Арно.[4] Перед ним раскроется совершенно новая палитра красок и оттенков.
