Большинство, казалось, одобряли это решение. Аспасия отрицательно покачала головой, хотя ей хотелось схватить каждого из этих тупиц и трясти, пока до них не дойдет, что к чему.
— Тогда-то он наверняка поднимется снова, не пройдет и года. — Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Подумайте, господа. Он не сдастся. На его месте я бы продолжала упорствовать, а тем временем рассылала бы гонцов и снова собирала силы. Но если мы дадим ему не то, чего ему хочется, не королевство, но то, на что он действительно имеет право, герцогство, которое до него принадлежало его отцу, — если мы дадим ему это и проявим таким образом настоящее христианское милосердие, кто решится утверждать, что он не предпочтет удовлетвориться этим?
— В особенности, — добавил Герберт, — если держать клинок наготове и связать его клятвой верности.
— Он не согласится, — сказал Конрад, — пока есть хоть какая-то надежда на корону.
— Нет такой надежды, — голос Аспасии прозвучал сухо. — Если я возьмусь убедить его и предложу ему Баварию в обмен на вассальную верность, вы поддержите меня?
Они переглянулись. К их чести, только один пробормотал что-то насчет того, что женщины лезут не в свое дело. Остальные, по-видимому, всерьез задумались над ее предложением.
Виллигий кашлянул.
— Я считаю, что предложение моей госпожи, несомненно, достойно внимания, и она говорит от имени императрицы. Я ее поддерживаю.
Один за другим, начиная с Герберта, они пробормотали слова согласия. Наконец, самым последним, неохотно, согласился и тот, кто не хотел бы, чтобы его союзник лишился Баварии.
— Если ты сможешь убедить его, — сказал он, — я поддерживаю тебя. Если нет…
— Если не смогу, что мы потеряем?
— Время, — ответил Конрад. Но он уже не пытался никого переубедить.
Оттона не было в Берштадте. Люди Генриха держали его в одном из замков. Аспасию это мало удивило. Вот чем объяснялось упорство Генриха. У каждой стороны было по заложнику; и, несомненно, Генрих мог гораздо лучше позаботиться о себе, чем маленький ребенок в стане врагов.
Мятежника держали в замке, в комнате, расположенной высоко в башне. Она была обставлена с удобствами, насколько это вообще возможно в замке; в ней было четыре окна, узких, но высоких, пропускавших достаточно света. Аспасия, вспомнив крошечную комнатушку, которую она занимала вместе с Хильдой, решила, что пленник устроен гораздо лучше, чем его тюремщики.
Генрих приветствовал ее с безукоризненной любезностью. Ни тени насмешки; никаких скривленных губ, памятных ей по их предыдущей встрече.
Аспасия опустилась на предложенный стул. Генрих стоял у окна, спокойствие его было хорошо знакомо Аспасии: напряженное, выжидающее, чтобы при первой возможности вырваться на свободу и улететь.
Пять лет, проведенные в четырех стенах, могут сильно извратить человека. Она подумала, все ли у него в порядке с головой. Здравомыслящие люди не начнут гражданскую войну из-за короны.
Она-то делала ставку на его здравый ум. Она вздохнула про себя. Хильда вздохнула за ее спиной, легко, словно зверек в ловушке.
Молчание затягивалось. Он прервал его внезапно, спросив резким голосом:
— У тебя послание для меня?
— Моя императрица не передавала ничего, — ответила она, — чего бы ты не слышал раньше.
— Думаешь, я буду теперь слушать внимательнее?
Он стоял спиной к свету, и она не могла разглядеть его лица. Она знала, что он потому так и стоял. Она позволила себе слегка улыбнуться.
— Я думаю, ты вообще не намерен слушать.
— Ты собираешься заставить меня?
— Мой император пока еще у тебя.
Он не сразу понял, что она имеет в виду. Он отвечал намеком:
— А как поживает мастер Исмаил?
На этот раз она улыбнулась шире:
— Надеешься испугать?
Ее насмешливость озадачила его. Он двинулся на нее. Но этим ее было не испугать; она спокойно взглянула ему в лицо. Он смотрел с угрозой:
— Что бы сделали добрые епископы, если бы я рассказал им, где нашел тебя в Кельне?
— А что, архиепископ Варен разве не рассказал им? — Она язвительно поцокала языком. — Плохо. Он не исполнил свой христианский долг.
— Архиепископ Варен, — сказал Генрих, и голос его был напряженным, — одним из первых сменил свои привязанности.
— Я так и думала, — она откинулась на высокую спинку стула. — Ты ведь не ожидал, что так получится, правда?
— Королевство стоило… стоит того.
— Стоило, — подчеркнула она. — Ты сам знаешь, что не мог победить. Для этого мало захватить корону. Если бы ты был терпелив, ты бы не захватывал регентства, и, пока оно продолжалось, ты бы всячески мешал императору доказать, что он способен править сам. Тогда с его совершеннолетием ты бы легко и просто мог стать королем вместо него. И кто знает? Мир полон опасностей, а дети так хрупки. Болезнь могла бы унести его задолго до того, как тебе понадобилось бы смещать его. Тогда бы ты получил то, что хотел, и смог бы удержать.
Она наблюдала, как в нем поднимается злоба. Он мог бы ударить ее. Стражники были слишком далеко, чтобы успеть его остановить, а Хильде с ним не справиться.
Он сжал кулаки.
— Твой язык жалит, как змея, — сказал он.
— Он говорит правду, — ответила она. — Тебе следовало бы научиться терпению.
— Как ты у своего сарацина?
— Мавра, — поправила она мягко. — Я знаю мои грехи и сколько их. Я никогда не стремилась к трону.
Он смотрел на нее с явным непониманием. Она заметила, что он даже позабыл про свой гнев.
— Ты же дочь императора.
— Что такое дочь, даже королевская?
— Бесценное сокровище. Право на империю.
— Вот поэтому-то, — сказала она, — нас всех и держат в монастыре.
— Но не тебя.
Она покачала головой.
— Не меня. Я доказала свою безвредность тем, каких мужчин я выбирала, какую жизнь вела.
Он хрипло засмеялся.
— О Господи! Я почти верю тебе.
— Ты знаешь, что я говорю правду. Я не хочу иметь больше, чем имею. Я никогда не тяну руки к тому, что мне не принадлежит.
— Понятно. Ты решила стать моим исповедником.
— Поверишь ли ты мне свои грехи, сеньор Баварии?
Он соображал быстро. Она почти забыла об этом. Быстрота была для нее связана с людьми некрупными и смуглыми. Большой светловолосый варвар был слишком медлителен и прост, чтобы быстро ловить всякие тонкости.
— Я не сеньор Баварии, — заметил он.
— Ты мог бы им быть, — сказала она, — мой господин герцог.
— Стоит ли быть просто герцогом, если я был королем?
— Это лучше, чем умереть.
