Титул сослужил свою службу. Он всегда будет занимать только второстепенное, но очень хорошее положение. Ему придется научиться довольствоваться этим.
Генрих Сварливый согласился на предложенную сделку и отрекся от своих притязаний перед лицом совета. В день Петра и Павла он поклялся на святых реликвиях. Тогда его отпустили улаживать свои дела и вступать во владение герцогством. Он еще приедет на совет в Рару и признает свое подчинение императрицам и императору, которого он так жестоко обидел.
Генрих уехал, сопровождаемый людьми, носившими цвета Майнца, Швабии, Саксонии и Баварии. Скопление народа под Берштадтом растаяло. Через месяц эти толпы, как комары весной вокруг водоема, появятся вокруг Рары.
Герберт отправился встретить императриц на их пути из Италии и сопроводить их в Рару. Мессир Годфруа, приехавший в Берштадт как раз вовремя, чтобы увидеть отречение Генриха, составил Герберту компанию. Аспасия поехала в Магдебург. Оттон был там, как и сказал ей Генрих почти перед самым отъездом из Берштадта. Он был здоров, загорел, а щенок его превратился в огромного, почти взрослого пса, чуть ли не выше его ростом.
Пес был первым, кто встретил ее. Он выскочил из темного угла детской, поставил ей на плечи огромные лапы и обслюнявил ее от всей собачьей души.
— Волк! — Голос был совсем детский, но повелительный. Пес немедленно опустился на четыре лапы.
— О боги, — сказала Аспасия, — молосс.
— Это мастифф, — сказал Оттон гордо. Рядом с псом он выглядел как рыцарь рядом со своим боевым конем. Это был ее Оттон, и он прыгал от восторга так же, как его пес, смеялся, плакал и хотел рассказать ей сразу обо всем.
Внезапно он замер, крепко обняв ее за шею.
— На этот раз ты не уедешь?
— Нет, — ответила она, — больше никогда.
Он кивнул. Почти так же, как архиепископ Виллигий и герцог Конрад, когда они принимали обещания Генриха: величественно, изящно и с явным намерением посмотреть, как они будут выполняться.
Магдебург, где был Оттон, стал родным домом. Неделю они провели во Фрауенвальде, который был рад встретить свою хозяйку, но город лучше походил для воспитания императора. Исмаил снова занял свой дом, куда весь день тянулись люди, искавшие исцеления, и где она бывала так часто, как ее отпускал Оттон. Ей нужно было заниматься и Оттоном, и его сестрами, а когда она вернется из Рары, она получит еще сына Генриха. Школа принцев. Иногда она смеялась при этой мысли. Иногда была почти в ужасе. Но даже этот ужас радовал ее; ужас всегда сопровождал ее важные решения.
В один тихий пасмурный день в середине лета, незадолго до отъезда в Рару, Аспасия задержалась у дворцовых ворот по пути к дому Исмаила. У нее был с собой ящик с лекарствами, запас которых нужно было пополнить, на ней был простой черный плащ, а на голове покрывало, потому что моросил дождик. На улицах было грязно; она остановилась, чтобы надеть грубые деревянные башмаки, какие носили все местные жители. Стража у ворот приветствовала ее почтительно, зная, кто она. Отвечая на приветствия, она замерла.
Она увидела всадников. Она не знала флага, развевающегося над ними. Наверное, это вельможа-чужестранец или чужеземное посольство. Некоторые всадники были в тюрбанах. Сарацины?
Это было так необычно, что она остановилась. Сарацины не были редкостью при императорском дворе, но так далеко в Германию они заезжали нечасто.
Остальные всадники были германцами. Человек под флагом объяснил на баварском диалекте, что он вассал герцога Генриха. Похоже, он гордился этим.
— Я привез свою дочь в аббатство, — добавил он, махнув рукой в сторону фигуры в длинной юбке и под вуалью, ехавшей рядом. Девочка с любопытством озиралась по сторонам.
— И еще, — продолжал он, — я везу подарок от моего герцога принцессе Аспасии. Эти добрые люди, — он не сплюнул, что, как поняла Аспасия, было с его стороны верхом любезности, — ищут кого-нибудь, кто понимает их тарабарское наречие.
Те, кого он назвал добрыми людьми, их было трое, молча взирали, сидя на своих небольших резвых лошадях. Что-то в их облике заставило ее решительно шагнуть вперед и спросить у баварского вельможи:
— Разве ближе, чем в Магдебурге, не нашлось никого, говорящего по-арабски?
Вельможа глянул вниз со своего высокого коня. Наверное, по одежде он принял ее за служанку. Но он был достаточно любезен, чтобы ответить.
— У герцога есть человек, который может кое-как сказать два слова. Он сказал, что принцесса поймет их лучше, чем кто-либо, поэтому он и отправил их со мной. Ты из ее женщин? Может быть, ты возьмешь их с собой?
Аспасия рассматривала чужеземцев. Двое были постарше, один совсем молодой. Юноша. У него не было бороды, лишь пушок на щеках. Он сидел в седле очень прямо, устремив взгляд вперед, словно не желая, чтобы интерес к этому чуждому месту осквернил его. Его спутники осматривались по сторонам, как они делали бы в любом другом городе, чувствуя себя вполне непринужденно. Он был слишком молод и, как решила она, дичился. Он напомнил ей только что пойманного сокола, еще не до конца оперившегося, но уже рвущегося в небо.
Она заговорила с ним по-арабски, вежливо, но без раболепства:
— Я приветствую тебя, юный господин, и приглашаю в дом моего императора.
Он в изумлении уставился на нее. Его лошадь попятилась. Он успокоил ее с хорошо знакомым ей искусством; может быть, это врожденное у всех арабов? Он глянул сверху вниз на Аспасию, горбоносый, еще больше похожий на сокола.
— Ты говоришь на языке правоверных? — Голос у него был резкий и властный.
Она укоризненно покачала головой. Он вспыхнул, но не утратил высокомерия.
— Мои познания в языке Пророка, да будет мир и благословение на имени его, — сказала она, — очень скромны. Так не изволят ли мой господин и его спутники войти в дом моего императора?
Старший из них заговорил, опередив мальчика:
— Мы будем рады воспользоваться гостеприимством твоего императора. — Он был так же безукоризненно любезен, насколько мальчик невежлив. Судя по блеску в его глазах, он это прекрасно сознавал; но он самозабвенно любил мальчика, почитал его и прощал ему промахи.
Аспасия почувствовала, что мальчик просто в ужасе. Она поручила охранникам позаботиться о баварцах, а сама занялась сарацинами. Она подождала, пока они сойдут с коней, заверила их, что о лошадях хорошо позаботятся — не хуже, чем они сами могли бы сделать это (она приказала, чтобы их поставили в конюшню Исмаила) и поручила их самому степенному слуге, который сможет оказать им все необходимое восточное гостеприимство.
