Одно можно сказать наверняка: брат и сестра относились друг к другу с истинной нежностью, и император всегда прислушивался к мнению Полины – если, разумеется, речь не шла о государственных делах. Она замечательно умела успокоить Наполеона и совершенно не боялась тех взрывов ярости, которые заставляли Жозефину с криками ужаса запираться в своей комнате, а слуг – ретироваться в другой конец дома.
– Ну-ну, – ворковала Полетт, осторожно приближаясь к венценосному брату. – Зачем тебе эта ваза? Отдай ее мне, отдай… вот так. Смотри-ка, штору порвал! Ну ладно, будет тебе, успокойся. Ты это из-за Жерома, да? Из-за его похождений?
Наполеон, совершенно завороженный голосом сестры, кивал. Его глаза были уже не так налиты кровью, кулаки разжались, и, хотя он все еще бегал из угла в угол, гонимый яростью, слова собеседницы доходили до его сознания.
Жером, брат императора и Полины, имевший титул принца, очень любил пошутить, но шутки предпочитал весьма дурного тона. Прочитав в донесении начальника полиции Фуше о некоей непристойной выходке двадцатидвухлетнего шалопая, Наполеон так разозлился, что швырнул в камин тяжелое кресло и сорвал с окна штору. Полина, приехавшая зачем-то в Тюильри, появилась как раз вовремя.
– Забудь о Жероме, – говорила она, властно взяв брата под руку и заставляя его невольно приноравливаться к ее шагам. – Вспомним-ка лучше, как мы все вместе жили на нашей милой Корсике, как были счастливы тогда, слушая истории, которые рассказывал нам отец. Мы, Бонапарты, должны держаться друг за друга – ведь тут Париж, а он полон врагов. Так что не надо огорчать нашу матушку семейными раздорами. Позови Жерома к себе, пожури его – и прости. Ладно? Обещаешь?
И Наполеон, умилившись, обещал.
Такие сцены разыгрывались довольно часто, но вряд ли они доказывают, что брат и сестра были любовниками. Противоречит этому предположению и еще одно обстоятельство. Наполеон, человек по природе скуповатый, тем не менее имел привычку осыпать своих возлюбленных подарками, но, когда Полина жила вместе с ним в изгнании на острове Эльба, он заставлял ее оплачивать из собственного кармана все расходы, имевшие к ней отношение.
Кроме того, в то время на Эльбе жила и мадам Летиция, которая, конечно же, не допустила бы излишней близости между своими детьми.
Итак, Полине не позволили сделаться «гражданкой Фрерон» (обращение мадам, месье и мадемуазель вернутся позже, в начале 1800-х годов, когда Наполеон станет пожизненным первым консулом и объявит амнистию всем эмигрантам), и она, дабы утешиться, отправилась в Милан, где у Наполеона и Жозефины был первый в их жизни настоящий двор. Она приехала в Ломбардию в начале 1797 года и сразу окунулась в атмосферу праздников и балов. Там было очень много молодых офицеров, и Полина щедро дарила им свое расположение.
Виктор-Эммануил Леклерк тоже был офицером – офицером генерального штаба – и внешне удивительно напоминал Наполеона. Полина быстро сблизилась с ним, и они пылко обнимались в самых неожиданных местах – даже в кабинете Наполеона, за ширмой, пока генерал изучал документы. В конце концов будущему императору это надоело. Темперамент сестры очень его беспокоил, и он решил выдать ее замуж. Леклерк показался вполне приемлемым женихом. Он был из богатой семьи – правда, не дворянской, к сожалению: его отец владел несколькими огромными мукомольнями в Понтуазе; получил прекрасное образование и отличался явным военным талантом, что было важно для Наполеона.
И вот однажды утром, выслушав от дежурного офицера очередной анекдот о Полине и Викторе-Эммануиле, корсиканец призвал обоих к себе и сказал нетерпеливо:
– Что ж, раз вы так любите друг друга – женитесь!
И отпустил парочку, спеша с головой окунуться в принесенные секретарем бумаги.
Брак оказался весьма удачным. Полина обожала мужа, муж обожал ее и выполнял все прихоти своей «малышки». Но Полетт изменила бы самой себе, если бы хоть на день, хоть на час перестала кокетничать. Взбалмошная, капризная, озорная, она поражала окружающих, и в особенности тех из них, кто видел ее редко, своим вызывающим поведением. За столом, во время обеда, когда Наполеон вел важные разговоры, она постоянно перебивала его, вертелась, толкала своих соседей под скатертью коленкой, если ей казалось, что ее недостаточно внимательно слушают, и даже показывала язык Жозефине, когда та не смотрела в ее сторону. Наполеон то и дело бросал на нее совершенно убийственные взгляды, призывая к порядку, но Полетт не обращала на них внимания.
Разумеется, справиться с таким бесенком было нелегко. Однажды муж заметил, что Полина, стоя у окна, строит глазки какому-то щеголю, прогуливавшемуся по бульвару. Виктор так расстроился, что забыл о своем долге офицера и отказался выполнить приказ Директории и ехать в Ренн.
– Один я не поеду! – заявил он Наполеону, который попытался усовестить его. – Пускай со мной отправляется Полина.
– Но это невозможно! – воскликнул Бонапарт и предложил отослать сестренку в пансион госпожи Кампан, тот самый, где училась Гортензия Богарнэ. – Ведь наша девочка все еще не умеет писать. Так пускай хорошенько овладеет этим искусством, пока вы будете в отлучке.
Так Полетт освоила грамоту. Впрочем, ее успехи в правописании не шли ни в какое сравнение с победами, одержанными ею над мужскими сердцами. Никто не мог устоять перед этой красавицей с точеной фигуркой и огромными удивленными глазами…
В 1801 году, имея уже трехлетнего сына, Полетт увлеклась известнейшим актером-трагиком Пьером Рапнуйя по прозвищу Лафон. Роман их, начавшийся с того, что сестра первого консула как-то зашла к нему за кулисы поблагодарить за игру («Как вы прекрасны в этом костюме, месье Лафон! А без него, я думаю, еще прекраснее!»), развивался на виду у всего Парижа. Как раз тогда Наполеон с особенным пафосом восхвалял добродетельность французского народа, и враги будущего императора не преминули наводнить столицу памфлетами о развратном поведении Полины Леклерк, которая на людях выказывала свое расположение Лафону, целуя его и гладя по голове.
– Я не стану больше это терпеть! – воскликнул Наполеон, швырнув в лицо Леклерку желтый листок со злой карикатурой на Полину. – Она позорит меня! Вы муж, так сделайте же что-нибудь!
Но бедняга только понурил голову.
И тогда первый консул решил отправить сестру на остров Сан-Доминго.
Эту французскую колонию вот уже несколько лет сотрясали волнения. Подстрекаемые англичанами чернокожие жители острова требовали провозглашения независимости и, желая добиться своего, жестоко расправлялись с белыми.
Возглавлял мятеж бывший раб Туссен, который, дабы придать себе весу, назвался сыном Грома.
