– Обещаю не заделывать вашим девицам детей, – я прыснула со смеху. – Но надо бы проверить мои способности по ведению счетов. Ваше величество, боюсь, что отслеживать количество бушелей зерна и корзин рыбы в таком бедном имении как Улль, – это совсем не то, что иметь дело с поместьем королевы.
– Разница не столь существенна, как ты думаешь, – ответила Мод и подозвала не замеченных мной двух джентльменов, к которым обратилась как к раздающему милостыню и управляющему двором. Они стояли у стенки на порядочном расстоянии от ее кресла. Когда эти двое вышли вперед, вид их мне довольно-таки не понравился. Они начали что-то негромко говорить королеве, и можно было разобрать, что они сомневаются в способности неопытной леди вести счета и что они могли бы найти секретаря постарше, такого, который не поддастся соблазну.
– Вы имеете в виду какого-нибудь старого маразматика? Какой же мужчина, не близкий к смертному одру и стремящийся послужить при дворе, упустит возможность заняться хорошенькой молодой женщиной? – Гнев и язвительность королевы, хотя и выраженные мягким тоном, заставили мужчин отступить, и мне пришлось прикусить губу. Еще вчера я слыхала какой-то разговор о раздающем милостыню, тоже священнике, который я тогда не поняла. Теперь до меня дошло.
Никакого ответа не последовало, и королева продолжила: – Мне нужен деятельный секретарь, такой, чтобы мог проскакать столько, сколько и я, и чтобы мог быть всегда поблизости. Именно такой, как эта – молодая и умная леди. Ее можно обучить работе, и это ничего не будет мне стоить. И мне не придется столкнуться с такой ситуацией, когда дочери лиц благородного звания, доверенные мне, чтобы быть в безопасности и учиться целомудрию, будут осквернены теми, кто должен бы ими руководить. Кто возместит отцу такую потерю, как свадебный приз, предмет желаний? Винить будут меня, и платить придется мне. Вот вам выбранный мной секретарь – леди Мелюзина. Если вы не сможете с ней сработаться, вам придется оставить службу!
Управляющий двором лишь презрительно поднял брови, а раздающий милостыню выглядел просто взбешенным. Да, мне несладко придется работать под руководством тех, кто этого не хочет, но о моем желании меня спрашивали не более, чем этих двоих. Так я стала статс-дамой личных покоев королевы, и остальную часть утра провела за сосредоточенным изучением счетов уволенного священника под ухмылки чиновников королевы.
Сначала я испугалась и решила сказать королеве, что не подхожу для этого поста. Почерк священника был малоразборчив, к тому же священник использовал множество сокращений и обозначений, которые я не понимала. И лишь боязнь, что королева сочтет это скорее за нежелание, чем за неспособность работать, заставила меня продолжить борьбу. Потом управляющий двором ушел, сказав, что у него дело, которое не может ждать глупой женщины, читающей не лучше свиньи. Его отсутствие означало, что я могу пока отложить счета по покупкам, сделанным для хозяйства королевы, которые были гораздо более разнообразны, а значит, и более сложны для учета, чем записи раздающего милостыню.
Раздающий милостыню оказался еще менее любезен. Он почти не давал мне времени взглянуть на листок, выхватывая его прежде, чем я могла что-либо разобрать, а когда я держала листок крепко, он указывал пункт за пунктом, спрашивая:
– Что это? А это? А это? А это? Дура! Женщина не может ни читать, ни вести счета. Все, чем вы хороши, у вас между ног.
Чем больше раздающий милостыню наседал на меня, тем сильнее во мне нарастал гнев. И наконец я ответила ему напрямик, что не глупее их и гораздо меньше интересуюсь тем, что у меня между ног, чем тот священник, который спутался с одной из девиц королевы. Более того, я заявила, крепко ухватившись за листок, который он особенно рьяно хотел выхватить, что поставлена не играть в отгадки, а учиться и, если он не будет меня учить, то пожалуюсь госпоже, что он подстрекает меня не выполнять ее приказы.
После этого дела пошли лучше в одном, но хуже в другом. Раздающий милостыню нехотя стал мне объяснять, что мог, или, по крайней мере, я думала, что он так объясняет. В то время я полагала, что он почти такой же несведущий, как я, и подчинилась неизбежности мало-помалу выяснить, что означают все эти сокращения – ведь я решилась посрамить этих двух и угодить королеве. Однако в раздающем милостыню я получила серьезного врага.
Когда после обеда король объявил танцы и Бруно пригласил меня, это обстоятельство, которое могло оказаться чрезвычайно важным, тут же отодвинулось для меня на задний план. Как только я увидела Бруно, все, кроме того, что этой ночью мне снова придется спать без него, просто вылетело из моей головы! И все, что я в конце концов сказала, – это то, что, пока двор не разъедется, мы не сможем найти квартиру.
Бруно сильнее сжал мою руку.
– Я должен поговорить с тобой наедине, – сказал он, – и мне не удастся улучить момент, пока король не отойдет ко сну. Поэтому мы не можем ждать, пока двор разъедется. Боюсь, что король уедет в тот же день, как отпустит своих подданных.
– Уедет? – повторила я. Мою стыдливость, вызванную стремлением скрыть желание, пересилило удивление и тревога. – Но разве королева не будет сопровождать короля?
– Нет. – Бруно посмотрел на меня предупреждающе, поскольку мы присоединились к ряду танцующих, и я поняла, что он не может сказать больше, чем следует слышать другим.
– Может, нам удастся встретиться… – начала я, но не смогла вспомнить никакого уединенного места, а затем нас разделили фигурой танца.
К тому времени, когда тур окончился, я опять была вне себя из-за Бруно. Ах вот как, он просил разрешения квартироваться вдали от двора не потому, что хотел меня, а потому, что нуждался в уединенном месте, чтобы дать мне наставления! Но в конце концов, не полная же я дура! Как бы ни была разгневана, я поняла, что, должно быть, есть такие чрезвычайно важные вещи, которые он хотел мне сообщить. Кроме того, я обязательно должна была рассказать о странном отношении ко мне королевы. Даже будучи озабоченной истинностью записей в счетах и презрительным отношением управляющего двором и раздающего милостыню, я не считала, что королева поступила осторожно. Наоборот, я знала, что все это выглядит просто странно.
У меня не было возможности ни выразить ему, как задеты мои чувства, ни намекнуть о моих тревогах. При последних звуках музыки мою руку для следующего танца готовился принять Ричард де Комвиль. Я собиралась отказать ему, но Бруно отрицательно покачал головой, поклонился мне и сказал, что должен удалиться, посмотрев по направлению личных покоев короля. Поэтому я танцевала с Ком-вилем, а потом и с другим джентльменом. Уверена, что для них мое общество было приятным: у меня был достаточный опыт отвечать моим братьям, когда мои мысли были заняты совсем другим. И поскольку я решила больше не думать о безразличии ко мне Бруно, в то время как моя слабость по отношению к нему очевидна, я начала размышлять о тревоге раздающего милостыню.
