Вместе с тем все равно беспокоились о том, что барин заперся и сидит один.
— Как бы руки на себя не наложил! — решил Михалис. — От боязни волокиты можно на свою жизнь покуситься.
И все стали повторять эти слова грека.
Между тем Басанов мучился только от стыда, от чувства, что его дворянская честь замарана… Не убийством мерзавца, не грозящим судом… Она замарана неверностью законной супруги, оглашенной им же самим… на всю Высоксу, на все наместничество, на всю Россию.
Вот что гнетом придавило Басанова…
А кто во всем виноват?
И Басанов с глубокой ненавистью думал об этом виновнике его позора. Узнай он о преступлении Давыда и о том, что Давыд — «любезный» Дарьи, как-нибудь иначе, не с маху… Он и поступил бы иначе. Не только бы не было никакой огласки и страшного срама, но все осталось бы шито и крыто… Давыда он приказал бы хитро похерить, как делывалось при Аниките Ильиче… Дарью он мог бы просто отдалить от себя и держать в черном теле ради наказанья за неверность. Одной угрозой огласить он бы измучил ее. А теперь все дело простое… стало делом страшнеющим. Дворянская и супружеская честь поругана, да и суд нагрянет…
А все он натворил… этот проклятый, окаянный, беснующийся! Он, о себе возмечтавший и всех в беду втянувший своим поступленьем… И все им было подведено будто нарочно, не по глупости, а будто предательски…
— Да будь ты, Гончий, проклят! — отчаянно восклицал Басанов каждую минуту.
Заснув поутру, он проснулся после полудня, приказал подать себе обедать, но никого не пускал по-прежнему. Когда лакей доложил о Гончем, Дмитрий Андреевич изменился в лице от гнева…
— Скажи, поди, что его я к себе на глаза не пущу ни ныне, ни вовеки веков: он мой погубитель.
Затем в комнату барина явилась обманом и почти силком старуха Матвеевна и повалилась барину в ноги.
— Дозволь все пояснить! — завопила она. — Я все знаю… Он, злодей, барыню страстями взял… батюшкой, ее родителем, приходил… Платье — улика…
Но старухе не дали договорить… Двое людей силой вывели ее вон по одному молчаливому движению барина.
В сумерки сама барыня Дарья Аникитична, какая-то страшная, будто умалишенная, пришла к дверям комнаты мужа, но, найдя их запертыми, не стала стучаться и так же тихо пошла наверх к Сусанне Юрьевне… Войдя, она стала среди комнаты, тупо глядя, и проговорила просто, как бы говоря о пустяках.
— Скажите Дмитрию Андреевичу: я в монастырь хочу…
Сусанна не ответила ни слова и, взяв ее за плечи, тихо вывела от себя и, проводив, довела ее до ее комнат, как малого ребенка.
В этот же вечер в маленькой квартире князя Никаева было светлее, чем в остальных комнатах большого дома. Тело его лежало уже на столе, церковные шандалы стояли кругом, а священник с причтом служил первую панихиду. Это было приказание самого барина. Но никто из обитателей дома и Высоксы не пришел помолиться за упокой души убиенного, ни один человек даже ни разу не наведался за весь день в эту квартиру — не из прислуживанья к барину: погибший был теперь все-таки для всех злодеем. Он в беду бедовую, невылазную втянул барина, как бы заставил себя убить своим злодейским поведением и подвел под суд всю Высоксу.
Басанов до ночи по-прежнему оставался в своей холостой спальне, запершись, и сидел с одним любимцем Михалисом, но молчал. Он позвал грека только потому, что боялся оставаться один в комнате.
Около полуночи Дмитрий Андреевич будто очнулся от оцепенения, в котором был. Он приказал тотчас же, несмотря на полуночь, позвать обер-рунта. Ильев явился тотчас и получил приказ: отправиться лично, разбудить и позвать на совет к барину Змглода.
Басанов, перестав волноваться мыслью о совершенном убийстве, стал думать о последствиях его.
Он захотел решить окончательно и скорей: оставить ли слух о событии в Высоксе добежать до губернии и наместничества, или же тотчас же послать от себя нарочного гонца к самому наместнику с личным заявлением о всем приключившемся.
Явившись тотчас, Змглод, конечно, объяснил барину, а затем и настоял, что нужно немедленно написать наместнику заявление и просить рассудить все дело. Затем тотчас же Змглод написал донесение, а Басанов переписал его и подписался. Но, уже собираясь передать бумагу Ильеву для посылки самого надежного рунта в город, Дмитрий Андреевич вдруг ахнул и сам не понимал, как мог он так странно поступить. Вероятно, страшное смущение, овладевшее им после убийства, заставили его лишиться памяти и соображения. Теперь в самом важном деле всей его жизни он, советовавшийся всегда в малейших мелочах с Сусанной Юрьевной, в эту минуту забыл о ней. Он даже как бы испугался своей опрометчивости.
— Что же это мы! — вдруг воскликнул он. — Денис Иванович, и ты хорош!.. Ведь Сусанна Юрьевна ничего не знает.
— Я полагал, вы уже с барышней перетолковали! — ответил Змглод.
— И не видал. А без Сусанны Юрьевны я ничего не предприму! Как она посудит и порешит.
— Вестимое дело. Так оставим до утра, — решил Змглод.
На другой день, рано утром, Сусанна Юрьевна, которую от имени барина Ильев попросил вниз, нашла у Басанова Змглода, Михалиса и даже коллежского правителя Барабанова. Она выслушала дело, что было накануне порешено. Выслушав все внимательно, она задумалась, и наступило молчание. Но затем она сурово подняла глаза на Басанова и выговорила твердо и холодно:
— Дмитрий Андреевич, я ничего не могу сказать. Я такого важного дела совсем порешить не могу и не хочу. Я на себя ничего такого не возьму. По-моему, ничего не давать знать в наместничество — нехорошо, а писать такое письмо о себе тоже…
Она запнулась и прибавила:
— Не знаю… как-то… тоже кажется мне неподходящим, младенческим поступком.
— Как младенческим? — сказал Басанов.
— Зачем спешишь говорить: я де убил! Приезжайте меня судить.
— Что же делать тогда?.. — воскликнул он смущенным голосом. — Что делать? Совсем уже тогда неведомо, что нам делать!
— Вот и я тоже сказываю! — радостно заговорил Михалис. — Не надо писать! Пускай они сами узнают и приезжают расследовать. Зачем зверю в пасть лезть? Может, по слухам пришлют только какого приказного. Ему Дмитрий Андреевич отвалит тысячу, другую… и конец… А тут он в письме хочет расписывать, как его сатана попутал и как грех вышел. А что написано да подписано, то уж, известно, топором не вырубишь.
— Ну, а ты Денис Иваныч?.. — обернулась Сусанна к Змглоду, сумрачно молчавшему.
— Я это письмо еще вчера сам же и писал, Сусанна Юрьевна! По-моему, сидеть и молчать — беда. Виноватые молчат или прячутся. А правые говорят и сами первые въявь действуют.
