Грейс видела глинобитные жилища, похожие на постройки из детских кубиков, между которыми прохаживались или сидели туземцы с лицами цвета дубленой кожи или кофе и сновала шумная ребятня. Там, на бескрайних пространствах песка, между голыми утесами, гигантскими валунами и покрытыми редким кустарником скалами, дремали овеянные легендами руины. Колонны древних Фив с каменными поперечными балками походили на сказочных великанов, чьи роскошные одежды не износились за тысячелетия. Возле грозных крепостных стен ютились жалкие хижины, а столбы Ком Омбо торчали из песка, словно обработанные зубами гигантских грызунов.
За блестящими черными камнями первого нильского порога открывалась похожая на сказочный остров Элефантина, а за ней показались пальмовые рощи Асуана – последнего египетского города на их пути, которым заканчивалась водная часть путешествия. После того лишь один раз ступили Грейс и Аббас на шаткую палубу судна – грузовой баржи, переправившей их на другой берег Нила вместе с четырьмя верблюдами, которых Аббас приобрел на шумном базаре в Асуане, походным снаряжением, водой и провиантом.
Далее они двигались вдоль побережья, зеленой каймой обрамлявшего их путь с одной стороны, по волнам латунно-желтого песка, из-под которого торчали обломки древних храмов и острые скалы, пока не спустились к пустыне Байюда, по бескрайним просторам которой и пересекли невидимую границу Судана.
Дни текли, неотличимые один от другого, от первого луча солнца, которое так быстро накаляло воздух, и до заката, растекавшегося по небу, словно расплавленный металл. Холодные, черные ночи приносили с собой короткий сон, во время которого Грейс ежилась на твердой земле, пытаясь согреться, и после которого она вставала со свинцовой головой и негнущимися конечностями.
Собственно, окончательно проснувшейся Грейс никогда себя не чувствовала, что, вероятно, было к лучшему. Благодаря затуманенному сознанию она не ощущала в полной мере своего тела, походившего сейчас на одну большую рану: кости горели, мускулы и сухожилия ослабли от напряжения и усталости и были словно пронизаны тысячей мелких игл. Кровяное давление разрывало изнутри глазные яблоки, покрытая ссадинами и волдырями кожа натянулась, губы потрескались. На языке постоянно чувствовался липкий гнилостный привкус; рот и горло стали сухими и жесткими, как наждачная бумага; волосы слиплись, а пропитавшаяся по́том одежда стояла колом.
Я. Больше. Не. Могу. Эта разорванная мысль снова и снова пульсировала в ее пересохшем мозгу. Я. Больше. Просто. Не. Могу. Бесполезная мысль, потому что обратный путь не предлагал ничего другого, чем тот, что лежал перед ними: все тот же мучнистый, белый песок, шлаковидные валуны да острые скалы. Лишь изредка пустыня подавала робкие признаки жизни в виде похожих на кусты мимозы сухих зарослей или ощетинившейся колючками акации.
И еще здесь стояла тишина. Мертвая тишина, давившая на лоб, виски и барабанные перепонки. Даже шепот ветра казался каким-то беззвучным, словно голоса духов. Они с Аббасом тоже молчали. Грейс могла пересчитать по пальцам все слова, которые они сказали друг другу после той ночи в Каире.
– У тебя есть деньги? – спросил ее Аббас на рынке в Асуане.
И, когда она кивнула, протянул большую ладонь. Помедлив, Грейс вложила в нее свой кошелек. Аббас взял много, но не все, и снова сунул кошелек ей в руки.
– Мы можем добраться до Омдурмана через Абу Клеа? – спросила она в другой раз.
– Через что? – Аббас уставился на нее непонимающими глазами. – Ах, Абу Тулей! А что тебе там надо?
– Я ищу друга. Он пропал после битвы под Абу Клеа.
Лицо Аббаса омрачилось.
– Так кого ты ищешь в Судане, живого или мертвого? – спросил он и отвернулся от Грейс так резко, что не дал ей возможности ответить.
С тех пор он общался с ней лишь в приказном тоне: «поднимайся», «спускайся», «пей», «ешь», «спи», «просыпайся». Аббас решал, сколько ей спать, пить и есть. Это он отмерял ей порцию солоноватой воды из кожаного бурдюка, размоченных в ней же зерен, похожих на просо, и эластичной, как резина, лепешки. Он же определял, когда приходило время облегчиться или устроиться на ночлег. Грейс подчинялась ему безропотно и не узнавала себя. Я – дух, всегда привыкший отрицать. Сейчас ей не оставалось ничего другого, как только целиком и полностью положиться на незнакомца, которому на время путешествия доверила свою жизнь. Аббас был всегда рядом и в то же время бесконечно далеко. Ведь Грейс почти ничего о нем не знала: мусульманин он, или христианин, или исповедует какую-нибудь другую религию и почему кожа на его черепе и лице остается безупречно гладкой, хотя за время путешествия ее ни разу не коснулась бритва.
Пустыня изнуряла Грейс. Единственным утешением оставались воспоминания о графстве Суррей, Шамлей Грин, Джереми и всех тех, кого она любила. Но воспаленный рассудок воскрешал не людей, а имена и мертвые, схематичные образы. Грейс чувствовала, как солнце иссушает ее мозг. Где я? Кто я?
Грейс Констанс Норбери больше не существовало. Вместо нее появилось некое существо женского пола, отощавшее, загорелое и вечно мучимое жаждой, которое удерживалось в седле одним лишь усилием воли и не было способно ни на что другое, как только механически выполнять приказы.
– Стой.
Грейс повиновалась. Сегодня выдался особенно жаркий день. Воздух мерцал, как заряженный, и ветер дул сильней, чем вчера. Аббас остановил остальных верблюдов, которые выглядели обеспокоенными, и замер, вглядываясь в пустыню.
– Спускайся. Быстро.
Грейс поставила животное на колени, как учил Аббас, и выскользнула из седла.
Он тоже спешился, потом снова поднял верблюда, согнал животных вместе и велел им лечь. Быстрыми, уверенными движениями Аббас разгружал оружие и бурдюки с водой и бросал их между верблюжьими телами. Грейс охватил ужас.
– Что мне делать, Аббас? – спросила она.
Он не отвечал. И лишь когда она окликнула его еще раз, сказал:
– Прикрой лицо, как только можешь.
Дрожащими пальцами Грейс поспешила выполнить приказание.
– Укутайся!
Аббас бросил ей плотное одеяло с геометрическим узором по краю, и Грейс обернула его вокруг плеч. Другое такое же Аббас накинул на бурдюки с водой и крепко перевязал ремнями. Потом толкнул Грейс на землю рядом с верблюдами и сам опустился рядом на колени. Он поправил платок на ее лице, а одеяло обернул так плотно, что Грейс чуть не задохнулась. После чего укутался сам и затих.
– Аббас… – начала она и не договорила.
Потому что фырканье верблюдов, перешедшее в почти человеческие стоны, внезапно заглушило гудение, мгновенно усилившееся до страшного рева и зловещего шипения. Грейс успела увидеть будто подернутое туманом небо и вздымающиеся к нему фонтаны песка, прежде чем Аббас снова повалил ее, прижал к себе и накрыл своим кафтаном.
