А снаружи громко завывал ветер, горячий, будто из доменной печи, и впряженная в повозку лошадь вставала на дыбы в упряжке и ржала от страха. Клементина вытащила из-под кровати Чарли старую коробку из-под конфет, заполненную индейскими наконечниками для стрел, и выбежала из дома. Бугорчатое одеяло путалось в ногах, а сердце распирала вселенская давящая пустота.
Клементина почувствовала первую мощную схватку, когда взбиралась в повозку. Воздух резко вырвался из груди миссис Маккуин, будто ее ударили, и она согнулась, схватившись за тяжелый окаменевший живот. Клементина повернула голову и посмотрела через плечо на галопирующее пламя, лижущее небо и двух всадников, скачущих во весь опор перед пожаром.
– Нет! – закричала она в гневе и страхе. Клементина кричала судорожным болям, кричала громыхающей стене огня, пожирающей ее мужчин, кричала черным столбам дыма, застилающим глаза мутной обволакивающей пеленой.
Кричала Монтане.
Потихому дому прогрохотал тяжелый стук. Спотыкаясь, Ханна бросилась вниз по лестнице, на ходу оборачивая вокруг талии шерстяную шаль.
– Иду! – закричала она, но дверь продолжала сотрясаться под мощными ударами. – Боже мой, да иду же, иду!
Миссис Йорк распахнула дверь. На крыльце стоял Гас Маккуин, закрывая широкими плечами первые лучи восходящего солнца.
– Я хочу повидать свою жену.
Хрустя сапогами по подмороженной траве, позади него по тропинке поднимался Рафферти. Холодный ветер вызывал на воде рябь и колыхал лимонно-желтые листья осин. К забору были привязаны две верховые лошади и три вьючные.
Ханна шумно выдохнула.
– О, Гас... она только что заснула. – А спала Клементина редко. День за днем она лежала в большой постели Ханны, борясь за ребенка, все еще цепляющегося за жизнь в ее утробе, и плакала. Но почти не спала и не говорила.
– Все же, надеюсь, Клем захочет попрощаться со мной, – произнес Гас. Напряженные морщинки вокруг глаз и рта делали его жестче и старше. – А может, и не захочет, учитывая, что последние два месяца, она желала, чтобы я отправился в ад.
Ханна открыла рот, чтобы возразить, но тут до нее дошел весь смысл сказанного.
– Уезжаешь? Ты не можешь оставить ее сейчас, ты, дурак! Черт бы тебя побрал, Гас Маккуин, и куда это ты собрался? – крикнула она в спину мужчине, поскольку он протиснулся мимо нее, не дожидаясь, пока хозяйка отойдет в сторону, и сейчас, перешагивая через ступеньку, поднимался по лестнице.
– Охотиться на волков, – ответил за брата Рафферти.
Ханна повернулась к нему. Ее лицо вытянулось от удивления. Зак принес с собой запах свежести и холод конца октября. Она вздрогнула, поплотнее закутываясь в шаль.
Охотиться на волков.
Все лето серые бестии проводили парами высоко в покрытых лесом горах, где в пещерах или в норах под большими камнями рождали детенышей. А когда холодало, они собирались в большие стаи и спускались к равнинам, чтобы преследовать буйволов, но огромные стада к этому времени по большей части исчезли. Теперь волки нападали на овец и крупный рогатый скот, из-за чего сами становились предметом охоты. Люди травили и свежевали этих хищников ради денег, получаемых от ассоциаций скотоводов за их шкуры.
Наряду с проституцией это был самый отвратительный и грязный способ зарабатывать деньги из известных Ханне.
Рафферти проводил брата взглядом, и на мгновение в его лице мелькнула глубокая с трудом сдерживаемая тоска.
– Он бежит, – процедила Ханна. – Бежит от смерти Чарли, от сгоревшего ранчо и от рушащегося брака. Эта охота на волков — просто предлог. Гас бежит, и ты бежишь вместе с ним.
Рафферти вздохнул и надвинул шляпу на лоб. В своем длиннохвостом черном пальто первопоселенца со свободно свисающим со стройных бедер тяжелым ружьем, трехдневной щетиной на щеках и длинными темными волосами до плеч, Зак выглядел достаточно диким и озлобленным, чтобы сойти за охотника на волков. Этим мужчинам приходилось быть жестокими, чтобы делать свою работу, выживать зимой на равнинах и спасаться от индейцев. Те ненавидели истребителей волков больше всех остальных, поскольку от стрихнина дохли их собаки. Индеец охотнее сдерет скальп с такого охотника, нежели украдет его лошадь.
– Брат решился на это, чтобы заработать немного денег, Ханна. Мужчина должен обеспечивать свою семью, а прямо сейчас Гас настолько разорен, что того гляди будет вынужден продать свое седло. Если к весне у нас не наберется немного наличных, мы лишимся ранчо или того, что от него осталось. Мужчина должен бороться, чтобы сохранить то, что имеет.
– Мужчина также должен хотя бы иногда вспоминать о своей беременной жене. Вы, мужчины, оставляете ее одну, в одиночку справляться с ребенком. — Ханна вовремя перевела взгляд на его лицо, чтобы заметить, как в глазах Зака вспыхнуло что-то бешеное и отчаянное.
– Ты позаботишься о ней, Ханна, – сказал он, голос дрогнул на ее имени, – ты и док. К тому же Клементина... она сильная. Сильнее всех нас вместе взятых. Когда наступают тяжелые времена, она предпочитает рассчитывать на собственные силы, сама одолевает все препятствия без жалоб и хныканья.
Ханна ничего не сказала. Рафферти засунул кулаки глубоко в карманы пальто.
– Проклятье, я не могу остановить Гаса. И не могу отпустить одного.
– Он бежит, – скривилась Ханна. – Это то, в чем вы, мужчины, всегда хороши. Все как один.
* * * * *
– За каждую волчью шкуру платят по пять долларов, Клем, – сказал Гас. Он хлопнул в ладоши, пытаясь придать голосу больше энтузиазма. – Если сезон выдастся удачным, может, удастся заработать две-три тысячи.
Маккуин расхаживал по комнате, оставляя на толстом турецком ковре глубокие вмятины. Время от времени он бросал взгляды на жену, которая лежала на большой кровати под балдахином, подпираемая грудой подушек. Ее волосы были цвета беленого льна, а кожа казалась прозрачной на фоне изысканного великолепия изголовья из орехового дерева и кроваво-красных шелковых обоев. Гас не удержался от мысли о ночах, которые много лет подряд его брат проводил в этой комнате с Ханной. От вида жены в постели шлюхи Гаса замутило. Сам воздух в этой комнате смердел грехом.
Гас остановился у края кровати и взглянул на Клементину. Та подняла к нему широко распахнутые глаза, неподвижные и далекие как луна.
– Ты знаешь, что я не оставил бы тебя, малышка, если бы не был вынужден, – сказал он.
Тонкие кружева и оборки ночной рубашки затрепетали на груди, когда Клементина вдохнула.
