K.E. Lane - 3 Рассказа

Сон был размытым. Крошечный человечек, облаченный в ледерхозен, и десятигалонную шляпу восторженно причмокивал куском отбивной. Все время напевая Титаник Селин Дион. Боже, я ненавидела эту песню. И мелкий ковбой-хиппи-гном просто не мог петь ее еще хуже. Реальность, просачиваясь в мое сознание, была более четкой, но и более болезненной: злое похмелье и незнакомая постель.

Дерьмо.

По крайней мере никто не поет эту проклятую песню.

К настоящему времени я уже имела опыт напиваться, иногда не слишком осмотрительно, так что похмелье определенно было не новостью. Но вот чужая кровать… Я попыталась осторожно прощупать присутствие чужого тела позади себя и медленно – очень медленно – перевернулась, чтобы убедиться, что в действительности у меня не было никакой компании. Я облегченно выдохнула, не понимая, что оказывается, задержала до этого дыхание.

"Слабое утешение…" – пробормотала я и вздрогнула от мрачного тона своего собственного голоса.

Попытки включить мой мозг и получить доступ к любым воспоминаниям о предыдущей ночи оказались болезненными. У меня в голове мелькали образы моего друга ковбоя-хиппи-гнома, переключаясь на отбойный молоток, а потом пришла какая-то искаженная мимолетная мысль, что по крайней мере воображение мое не слишком пострадало.

Оставляя мою память в покое, чтобы хоть как-то собрать в кучку остальную часть меня, я взялась за край одеяла.

Я была голая.

Плохой знак.

Я села – снова, очень медленно – и осмотрелась. Моя одежда была аккуратно свернута на стуле в другом конце комнаты. Я признала свою собственную руку в этом сворачивании – была у меня такая манера поступать со своим нижним бельем, начиная с того инцидента в лагере, с белкой и… гм, да, ну, в общем, так или иначе – очевидно я разделась сама и даже без особой спешки.

Хороший знак.

И мои способности к дедукции, кажется начали опять функционировать, хотя,может и не на высшем уровне.

Еще один хороший знак.

Комната, в которой я оказалась, была приятная – очень приятная – и очень большая. Вертикальные жалюзи закрывали окно от пола до потолка, и слабый, серый свет рассвета просачивался через них, смутно освещая грубо обтесанные сосновые бревна стен, два небольших кресла, массивный комод из сосны и две спинки кровати, также из сосны; как раз с обеих сторон чрезвычайно удобной огромной кровати, на которой я и взгромоздилась.

Нет никакого запаха пролитого пива и помоев, никаких тел, храпящих на полу, никаких сигаретных окурков или пластиковых стаканчиков… определенно это не то место, где я привыкла просыпаться после такого похмелья.

Я не знала, что это был за знак, но дорогие простыни из высококачественного сатина, которые прохладно скользили по моей обнаженной коже и густой, шикарный берберский ковер, в который погрузились мои ноги, когда я осторожно встала, были весьма приятным открытием; хороший знак или плохой, но это место было определенно лучше, чем крошечная хибарка с одной спальней,которую я делила с еще тремя студентами на Холме.

Я посмотрела на оформленную в рамку картину у изголовья кровати. Привлекательная пара сорока с чем-то лет улыбалась мне с фотографии, активизируя мою память.

Скотты. И Грета. И текила. И узо. И мартини. Я никогда не пью мартини. Неудивительно, что я чувствовала себя подобно подогретому дерьму. Я улыбнулась своим воспоминаниям.

Грета была моей прежней соседкой по комнате в колледже, которая, после получения высшего образования с экономической степенью, которую так жаждали для нее ее родители, наконец, последовала за своими мечтами и двинулись прямиком в горы, чтобы стать лыжным инструктором. Я горела желанием присоединиться к ней, но вместо этого вернулась в магистратуру, чем очень всех шокировала. Я поддерживала контакт с нею, часто останавливаясь у нее, и она пригласила меня в этом году провести пять дней моих рождественских каникул вместе с ней.

Скотты были клиентами Греты, которые брали у нее частные уроки всякий раз, когда они были в горах, и я познакомилась с ними вчера, когда столкнулась с Гретой в домике во время небольшого перерыва на отдых. Я присоединилась к ним на обеде, и мы моментально нашли общий язык. Собственно я провела остальную часть моего лыжного дня с ними, оставаясь сначала на обед, потом на пару бокалов, и наконец, после того, как нас почти выставили из ресторана за слишком шумное поведение, я отправились в их квартиру, чтобы, как обещал Кен, насладиться лучшим мартини, которое я когда-либо пробовала. Мне не хватило смелости признаться ему, что я ненавижу мартини – черт, кажется тогда я даже не помнила, что ненавижу мартини.

Много напитков, разговоров и смеха имели продолжение, и когда Грета отправилась домой примерно в десять, я осталась. В конечном счете принимая приглашение Кена и Пэм остаться ночевать у них и позавтракать знаменитым французским тостом Пэм на утро.

Вот почему я находилась в странной комнате и ощущала действительно мощное похмелье.

Испытывая облегчение от того, что вспомнила, что не совершила вчера ничего ужасного, разве что рассказала пару плохих шуток, я прошлепала в ванную комнату и сунулась в аптечку. Я обрадовалась, найдя большую баночку ибупрофена, спрятанную позади крема для бритья и бинтов. Я взяла четыре таблетки, запивая их с жадностью водой прямо из-под крана, молясь, чтобы они подействовали быстро.

Душ, когда я его включила, оказался невероятно шумным для моей больной головы, и я скривилась, когда струи воды впились в мою кожу. Десять минут спустя, кажется, я почувствовала себя почти человеком, и напевая, 'а снег идет, а снег идет, а снег идет', подумала, что французский тост звучит очень даже хорошо, и вытирая насухо мои волосы, вернулась в спальню.

"Извините."

Мое тело замерло. Голос был низким и приятным, отчетливо женственным… Мило.

Я всмотрелась сквозь белую пелену и увидела темные волосы, голубые глаза, хрупкое, компактное тело и полные, чувственные губы.

Очень милая.

Но очень молодая.