— Что он был очень обаятелен, — поколебавшись, ответила Молли. — И пил.
— И то и другое правда. К сожалению, он не был заботливым отцом.
Джейкоб произнес это так равнодушно, что Молли, не удержавшись, спросила:
— Вам это, наверное, неприятно?
Он посмотрел на нее, сузив глаза.
— Да. Мне это было неприятно всегда. — В его тоне промелькнула какая-то горькая нотка, которой Молли не ожидала. Словно это сказал не внешне сдержанный человек, а существо, прячущееся где-то внутри, способное мучиться и переживать. — Мне это неприятно из-за братьев и сестры, — продолжал Джейкоб, — которым и я не смог дать очень много.
— Но вы пытались.
Он пренебрежительно повел плечом и вновь занялся бумагами:
— Мой отец, как ни странно, был способен на кое-какие добрые поступки. Как этот, например.
Джейкоб протянул Молли толстый, пожелтевший от времени лист пергамента.
— Что… — начала Молли. У нее перехватило дыхание. К пергаментному листу была прикреплена роза, засохшая, с пожелтевшими лепестками, и все-таки прекрасная. А под ней незнакомым почерком было написано: «Роза Молли».
У нее вдруг сжалось горло, на глазах выступили слезы, пальцы стиснули старый пергамент.
— Осторожно, — предупредил Джейкоб.
— Извините. Я… Я не… Откуда это у него… У вашего отца?
— Насколько я понимаю, ваш отец показал ему это. — Джейкоб указал на надпись, сделанную более мелкими буквами: «Новый гибрид. Паркер назвал его в честь своей дочери. Как мило». — Кажется, это тронуло моего отца, когда он находился в редком для него благодушном настроении.
— Папа постоянно экспериментировал с розами. — Молли говорила каким-то чужим голосом. — Иногда мне казалось, что он любит их больше, думает о них больше, чем… Но это не так. — Она покачала головой. — Я не знала, что он назвал розу моим именем.
Джейкоб посмотрел на съежившиеся выцветшие лепестки:
— Интересно, какого она была цвета? Может быть, медного, как ваши волосы.
Он протянул руку и поправил выбившуюся прядь ее волос. Молли всем телом ответила на прикосновение, инстинктивно подалась к нему. Джейкоб опустил руку и отступил на шаг:
— Вы можете оставить ее себе.
— Спасибо. Это много для меня значит.
— Вы с отцом были друзьями? — спросил он почти с завистью.
— Да… — неуверенно ответила Молли. Как можно охарактеризовать отношения, которые были у нее с отцом? Он обожал ее. Они всегда были вместе, вдвоем. Так долго, что она не мыслила себе жизнь без него.
И все-таки жить с забывчивым отцом, который был постоянно занят размышлениями о качестве почвы и удобрениях, порой было трудно. Генри Паркер не всегда понимал, что дочери нужно новое платье, или внимательный слушатель, или просто объятия. Последние пять лет, когда он страдал слабоумием, Молли чувствовала себя особенно одиноко.
Его смерть в каком-то смысле принесла облегчение. Это была постыдная мысль, от которой она внутренне содрогалась даже сейчас.
— Это было не так, как… как с вашим отцом. — Молли запиналась. — Совершенно не так. Но иногда мне было… одиноко.
Ей было неловко признаваться в этом, особенно если учесть, что Джейкобу и другим детям приходилось терпеть от своего отца.
Джейкоб едва заметно улыбнулся:
— У каждого из нас есть свои горести. И со временем они не становятся менее горькими. — Он указал на розу. — Мне приятно, что она у вас.
У Молли так сжалось горло, что она смогла только кивнуть. Ее тронуло, что он понял ее боль.
Она подняла глаза, увидела, как задумчиво Джейкоб смотрит на нее, и заподозрила, что он видел слишком много. Знал слишком много.
А она не знала ничего.
— Расскажите мне о нем, — попросила Молли, и он тут же замкнулся.
— Нечего рассказывать, — произнес Джейкоб, помолчав. Молли была уже не рада, что попросила его об этом. Ведь речь шла об Уильяме Вольфе, виновнике его горестей. О человеке, которого он по неосторожности убил, которого, вероятно, ненавидел. — Хотел бы я… — начал Джейкоб и замолчал.
— Хотели бы?.. — подтолкнула его Молли.
— Хотел бы, чтобы можно было рассказать вам больше. Хотел бы, чтобы у меня, у всех нас было больше светлых воспоминаний о нем. Чтобы у моих братьев и сестры был настоящий отец, а не… — Он оборвал себя, но Молли мысленно докончила фразу: «А не я». Он мрачно улыбнулся. — Чтобы желания исполнялись, верно?
— Более или менее. — Ситуация становилась все более интимной. — Аннабелла никогда о нем не вспоминала. Впрочем, я никогда не спрашивала, — призналась Молли. — Мне было всего восемь лет, когда…
— Когда он умер, — холодно закончил Джейкоб.
— Вам, наверное, было очень тяжело. — Ох, не следовало ей ничего говорить. — Извините меня, — прошептала она.
— Я уже говорил, что не стоит извиняться за правду. — Лицо Джейкоба стало непроницаемым, даже злым. Его губы сжались, глаза сузились. Молли испугалась. Не за себя. За него. — А правда, — продолжал он тем же резким голосом, — заключается в том, что он был отпетым негодяем. Он терроризировал своих жен и детей, пропил состояние семьи, и когда он умер, я почувствовал… — Джейкоб замолчал. Его лицо исказила судорога. Он прерывисто вздохнул и отвернулся.
— Джейкоб…
Молли произнесла его имя инстинктивно, потому что его горе нашло отзвук в ее душе. Она протянула руки, как будто хотела… Что? Обнять его? Она понимала, что Джейкоба Вольфа, вероятно, шокирует такая перспектива, но ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось дотянуться до него. Прикоснуться к нему.
Его лицо прояснилось, будто он набросил покрывало на темные эмоции. Джейкоб прогнал воспоминания, окутал их безразличием.
— Вы спросили, — начал он, — и теперь знаете. — Его губы скривились в улыбке. — Вы довольны, Молли? — Джейкоб дотронулся пальцем до ее щеки. Молли вздрогнула от ласки, ибо его прикосновение не было ничем иным. Медленно, задумчиво, с лицом, все еще подобным мрачной маске, Джейкоб провел пальцем по ее щеке, зажигая в ней чувственные искры. Его палец спустился ниже, к стремительно пульсирующей жилке на шее.
Молли замерла, потрясенная тем, какое воздействие оказывает на нее простое прикосновение. Она опять почувствовала себя так, словно пузырьки некоего газа переполнили ее и поднимаются вверх. Что останется, когда они улетят? Что произойдет?
Чего хочет Джейкоб?
А он внимательно наблюдал за Молли, следил за ее реакцией. Она не понимала, как может настроение меняться столь стремительно. Как атмосфера, наэлектризованная, казалось, злобой и сожалениями, способна вдруг превратиться в нечто не менее опасное.
