Том потер руками лицо, чтобы снять «окаменелую» маску. Ему вообще маски больше не нужны. Ни к чему притворяться. Осталось только уйти так, чтобы потом не чувствовать себя окончательно растоптанным.
Пусть в несколько метров показался ему долгим, как пара миль, но при этом ему шагалось легко, будто кто-то подталкивал в спину.
— Эмма! — Он окликнул ее не резко, но и не слабо. Скорее… здраво как-то.
Она обернулась. Смерила его торжествующим взглядом. Она чувствовала себя победительницей. Дура.
— Хочешь попрощаться? — поинтересовалась она едко.
— Хочу сказать тебе пару слов.
— Мне некогда, ты же видишь, я занята.
— Нет, не вижу. Отойдем?
— Нет.
— Хорошо. Как пожелаешь. Но я все равно скажу, что собирался. Я не сомневаюсь, что у тебя в душе есть что-то светлое и прекрасное. Как и у любого человека. Но оно спрятано глубоко внутри, и потому ты не сияешь, как ангел, а выглядишь как обычная девушка. Да-да, именно так: обычной девушкой.
Краем глаза Том заметил, как у одной из девиц, стоявших тут же, в кругу, приоткрылся от удивления рот.
Большинство людей обладает даром внушения, о котором и не подозревает: мало-помалу другие начинают думать о них то же самое, что и они. Все зависит от силы собственного убеждения. Эмма настолько глубоко уверовала в свою исключительность и так искренне преподносила себя как невозможную красавицу, что окружающие начали принимать ее самомнение за чистую монету.
— Как ты смеешь мне хамить? Я вызову охрану!
— А кто хамил? Ни слова хамства, по-моему, сказано не было. Или я ошибаюсь? — Том обвел взглядом кружок собравшихся менеджеров и ассистентов. Подмигнул девчонке с приоткрытым ртом.
Парень, которого недавно приняли на работу и который очень старался показать, что он ее достоин — Том никак не мог запомнить его имени и про себя называл «да, сэр», — отступил на два шага. Он не хотел участвовать в скандале. Бедненький… Думает, ему есть что терять.
— Убирайся, пока цел, — прошипела Эмма.
— Не переживай ты так, со мной все будет в порядке. А вот с тобой… Вдруг тебя замучает совесть?
Он не хотел этого. Не хотел грязных — хоть и правдивых — обвинений, не хотел публично ее марать. Но вскипал в душе гнев, и Том чувствовал, что не сумеет удержаться.
Она сама сделала этот выбор.
— Ты… ты подлец.
— Да ну? Это я подлый, да? Это я подставил под кулак папочки женщину, которая меня не захотела?
О, как у нее вытянулось лицо!
— Если бы я это сделал, — Том доверительно понизил голос, — я бы первый признал себя мерзавцем. И, может быть, угрызения совести помогли бы мне очиститься. Рекомендую.
Она влепила ему пощечину. Он сделал вид, будто что-то стирает с лица.
— В чем дело?! Что здесь происходит?
О, а это великий грозный папочка!
Том какой-то частью рассудка понимал, что у него отказывают тормоза — может, от шока, может, от долгого нервного перенапряжения, все-таки на нем висело несколько сделок на общую сумму в восемьсот тысяч долларов. Вспомнился «синдром менеджера»: заработал — и умер. В его варианте: заработал — и чокнулся.
Но это было чертовски, чертовски приятно!
— Все в порядке, мистер Уотерфолд, — весело ответил Том.
— Мистер Лерой… — с угрозой начал тот.
Теперь уже все, кроме Эммы, сделали по шагу, а то и два назад. Никто не желал попасть боссу под горячую руку. Ладно, Том примет удар на себя. Но и все блаженство откровенной смелости тоже достанется только ему.
— Папа… мистер Уотерфолд… этот человек…
— Этот человек не захотел уходить молча, — закончил за нее Том. — Мистер Уотерфолд, я всегда считал вас справедливым — даже когда был не в том положении, чтобы судить о ваших поступках. Но сейчас я могу себе позволить это, и даже больше. Увольнять одного из лучших сотрудников из-за каприза дочери — это немудрое решение, вы уж простите меня.
— Как ты смеешь?.. — Вопрос шефа — бывшего шефа! — прозвучал потрясенно, но не зло.
— А я теперь свободный человек, мистер Уотерфолд. Я многое смею.
— Вызвать охрану, мистер Уотерфолд? — Кэтлин подоспела. Она тяжело дышала, будто только что бежала стометровку.
Вот оно, действие адреналина. Она, пожалуй, и в драку Может кинуться — преданная.
Том усмехнулся представив, как низко нужно пасть, чтобы драться с женщиной, пусть вредной и склочной, но все же…
— Не надо, Кэтлин, — в один голос сказали мистер Уотерфолд и Том.
— Вызывай-вызывай! — визгливо вскрикнула Эмма.
— Дочь, не вмешивайся, — строго сказал Уотерфолд.
Том с удовольствием отметил, что им самим он командовать не попытался.
— Я ухожу, — просто сказал Том, кивнул Уотерфолду и удалился.
В зале висело молчание, какое повисло бы после удара тяжелым молотом о наковальню.
Приятно почувствовать свою силу. Это так естественно для мужчины.
А работу он новую найдет, ничего страшного.
И квартиру. И машину купит другую. И женщина у него появится.
Так, в порядке очереди: квартира, потом — нескоро, нужно быть реалистом, — машина. Когда же будет женщина, неясно. Но это совершенно, совершенно не страшно. Так даже лучше, сначала нужно разобраться со своими проблемами.
Том вздохнул и сделал еще глоток кофе. В этой забегаловке подавали отвратительный кофе, не кофе, а какую-то коричневую бурду. Но он все равно каждый день ходил сюда на ланч и каждый день пил эту темную, кисло-горькую жидкость. Дело было в том, что это бистро располагалось ближе всего к его… бывшей работе. Добежать до другого места за тридцать минут, выделенных на обед, он просто не успевал.
Черт, так почему он и сегодня здесь?!
Том внезапно разозлился. Да, подошел тот момент, когда ему пора начать новую жизнь. Старую он уже потерял. Но мучительная, темная, труднопреодолимая сила инерции толкает и толкает его на прежний путь, со всеми ошибками и неприятностями.
Том порывисто встал, бросил на стол десятку — кофе столько не стоил, но ему недосуг было набирать по карманам мелочь, — и едва ли не выбежал прочь из закусочной.
Итак, сегодняшний день объявляется Великим Днем Перелома.
Он должен закончить все старые дела, чтобы взяться за новые. И твердо уяснить для себя, что из прошлого он возьмет в ту прекрасную, светлую, замечательную (именно так, с нажимом) жизнь, что только-только начинается.
Том пошел обедать в ресторан. Да, это был очень демократичный ресторан мексиканской кухни, но он сейчас гнался не за лоском обстановки и куртуазностью блюд, а за собственным удовольствием. Ему хотелось острого, яркого вкуса — он слишком долго питался пресной, бесцветной полуфабрикатной пищей и жил пресной, бесцветной, размеренной рабочим расписанием жизнью.
