И именно Каджол являлась надеждой, которая с каждой секундой возгоралась в его сердце.
— Я буду ждать тебя на улице — улыбнулся Прем и вышел, не заметив, как по щеке девушки потекла одинокая слеза, а губы расплылись в грустной улыбке.
Она больше не заплачет при нем. Она не умела плакать красиво, потому что слишком сильно страдало ее сердце.
Глава Шестая.
— Останови машину, пожалуйста.
Прем молча выполнил просьбу жены и следил, как она вышла из автомобиля и оказалась прямо под дождем. Удивительная и красивая, дерзкая и строптивая, в ней сочеталось то, что будоражило ему кровь.
Женщина, которую он никогда не сможет забыть.
Она танцевала под светом самого яркого фонаря этой ночи — луны; она танцевала, и тьма расступалась перед ней, словно опасалась этого танца; она танцевала под музыку ветра и дождя, слышную лишь ей одной; она танцевала, не замечая ни пронизывающего ветра, ни ночной мглы; она танцевала, отдаваясь танцу, сливаясь c ним в единое целое; она танцевала, а все остальное не имело значения.
Она как будто не замечала ласкающего плечи холодного ливня — танец согревал ее изнутри, позволяя забыть про холод; не замечала падающих на лицо мокрых прядей, небрежно отбрасывая их в ритме танца рукой; не замечала давно промокшей, липнувшей к коже сари— она была где-то, но явно не здесь. Она словно стала единым целым со всем, что ее окружало — дома, темнота, луна, ветер — все в один миг стало ее частью, чем-то, от нее неотделимым.
Она танцевала под никому не слышную музыку, подчиняясь одному, лишь ей ведомому ритму; она танцевала, так, как ей шептало сердце, забыв движения и правила; она танцевала в одном, известном лишь таким, как она, стиле; она танцевала, не беспокоясь о своем внешнем виде, забыв себя и отдавшись эмоциям, что заставляли двигаться в таком быстром до потери сознания темпе.
Она танцевала, забыв об этой ночи, потому что стала ее частью. Она не чувствовала холодных прикосновений дождя к своей коже, потому что сама была дождем; не замечала сбивающего с ног ветра, потому что этой ночью сама превратилась в ветер; не видела подступающей тьмы, потому что слилась с ней, став ее частью. Она была частью всего этого мира, каждой существующей в нем вещь, звука или слова. В ней был весь мир, а она была во всем мире!
В ее танце все мысли и чувства слились воедино — здесь была боль предательства, счастье первой любви, жестокая правда, жертва во имя отца.
Прем вышел вслед за ней и медленно подошел. Капли дождя стекали с его волос, но он не обращал на это внимание. Он схватил ее за руки, заставив остановиться. Только теперь он заметил, что ее глаза подозрительно блестели.
— Каджол — прикрикнул он — Что ты делаешь? Очнись же, наконец.
Каджол ненавидит его. Не до улыбки, а до слёз, до истерики ненавидит, и давится этой ненавистью. Это чувство слишком сильное, слишком яркое и почти неконтролируемое — она сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладонь до крови, и только это может немного привести её в себя.
Каджол ненавидит его и закрывает глаза.
Она… не хочет его ненавидеть.
Это чувство чужое. Не её.
— Я так хочу хоть раз выйти из себя, понимаешь?! — она держала его за ткань рубашки так крепко, что ему даже стало страшно немного. — Чтобы перестать захлёбываться этой ненавистью, чтобы ты перестал себя так вести, чтобы!..
Она разрыдалась еще сильней, а Прем нежно привлек ее к себе и начал гладить по волосам.
Прем удерживал её за талию. Внезапно положил одну руку на затылок, ткнув её носом в грудь, и надсадно рассмеялся. Смех был больше похож на кашель, на немного больной и усталый кашель.
— Знаю, — тихо сказал он. — Успокойся.
Он ничего не говорил, а Каджол, дыша через раз, пыталась перестать реветь.
Улыбка треснула.
Самообладание лопнуло по швам.
Прем гладил её по голове и молчал, а она молча прислушивалась к биению сердца — немного неровному, испуганному какому-то — такому же, как у неё самой.
Дождь смывал все боли и ошибки, словно давая шанс на что — то новое.
Каджол не знала, сколько они так стояли, и она даже успокоилась, когда Прем, всё ещё не отпуская её, поднял жену на руки..
— Прости, — буркнул он тихо.
— Что?
— Прости, — он повторил громче. — Я не умею, прости.
Каджол просто ткнулась носом обратно в его грудь.
Она тоже много чего не умела, на самом деле.
— Знаешь, — сказала она доверительно. — Если ты будешь пытаться чуть больше понять окружающих, я… попытаюсь ненавидеть тебя меньше.
Прем фыркнул.
— Попробую.
Каджол решила сделать то, о чем раньше и не подумала бы. То, о чем она клялась не совершать.
Но старые ошибки должны быть стерты, давая им право вступить в новую жизнь.
— Ты поцелуй меня, пожалуйста — тихо попросила Каджол, приподняв к нему навстречу лицо и приоткрывая рот.
Его глаза стали огромными. Она падала в них, тонула в них. Ее сердце колотилось прямо в его ладонь. Его губы впились в ее рот со страстной жадностью, которую он не мог, да и не желал больше сдерживать. Он услышал ее сдавленный стон, и это только взбудоражило его еще больше.
Его пыл, его натиск ошеломил и ее. Он причинил ей боль; но она готова была терпеть ее бесконечно.
— Нет, подожди, нужно в отель — покачал головой Прем, отрываясь от нее — Тут несколько шагов.
Он понес свою драгоценную ношу к большому зданию с огромными окнами, украшенными цветами и лампадами.
— Машина — прошептала Каджол, теснее прижимаясь к нему.
Затуманенным страстью взглядом он посмотрел на нее, прежде чем отмахнуться:
— Ну и черт с ней!
Она не помнила, как они вошли, как взяли у удивленных администраторов ключи, как оказались в роскошной спальне на втором этаже. Только его запах и учащенное сердцебиение отдавались внутри нее.
Отпустив ее на секунду, а затем снова привлекая к своему сильному торсу, Прем впился в ее губы страстным поцелуем, руша окончательно все барьеры. Каджол машинально обвила его шею руками, притягивая ближе и отвечая на его ласки.
Поцелуй, не украденный, не успокаивающий, а самый настоящий, первый настоящий, послужил печатью, утверждающей договор двух сердец. Наконец-то можно было любить открыто, без оглядки, не спеша и в полную мощь. И все-таки Прем жадно впитывал в себя каждую крупицу взаимности, как человек, долго бродивший по пустыне, отчаянно глотает воду не в силах насытиться ею.
— Прем, как же так? — выдохнула Каджол, когда он медленно и томительно избавил ее от одежды, а она нерешительно скинула пиджак с его плеч и расстегнула несколько пуговиц. Горячее дыхание опалило ее щеку:
— Не бойся меня. Я всегда буду с тобой.
