Цветанка не смела прикоснуться лапами оборотня к этому светлому чуду, пахнувшему свежим хлебом, не могла приблизиться губами к губам Нежаны, пока во рту у неё были длинные ночные клыки. Это было всё равно что сжимать в кулаке птичку-малиновку, заставляя её петь.
– Что? Что с тобой? – заметив печаль в её глазах, встревожилась Нежана. – Обними же меня, Заинька, и поцелуй! Я так долго этого ждала и не могу насытиться!
– Утром, – сказала Цветанка, осторожно высвобождая свою руку. – Утром, ладушка моя.
– Отчего же утром, отчего не сейчас? – запуская пальцы в волосы воровки, недоумевала Нежана.
Не в силах прогнать тяжёлой угрюмости из взгляда, Цветанка ответила:
– А потому что даже одна нечаянная царапина моего когтя может привести к беде. Получив царапину, человеком ты останешься до первой раны. Именно так со мною и вышло, и я не хочу, чтобы такое повторялось… Никогда. Ночью я не могу убрать этих клыков и когтей, а потому – всё утром, моя родная.
Нежана погрустнела на миг, вздохнула, а потом улыбнулась:
– Ах, скорее бы утро! – И, обратив взгляд на узелок, спросила: – А что тут?
– Как это – что? – хмыкнула Цветанка. – Сама же просила достать тебе всё для вышивки… Вот.
Она развязала узелок и разложила перед Нежаной отрез полотна, мотки разноцветных ниток, игольницу с весьма дорогим набором новеньких золочёных игл и пяльцы, выжидательно наблюдая: обрадуется ли, будет ли довольна? Однако взгляд Нежаны был устремлён не на принадлежности для рукоделия, а на тряпицу, в которой Цветанка их принесла. Её глаза широко распахнулись и испуганно потемнели.
– Что это? – Нежана указала на тёмно-бурые пятна на ткани.
Несколько капель крови из раны всё же попали на узелок, который Цветанка даже под дождём из стрел берегла, стремясь донести до Нежаны в целости. Но знать об этом её ладушке было ни к чему.
– Не знаю, – с притворным спокойствием сказала Цветанка. – Уж в такую тряпицу мне всё это завернули.
Однако свет в окошке творил с нею чудеса. Раньше она врала не моргнув глазом, и слова обмана вылетали из её уст так же легко, как дыхание, а сейчас голос вдруг дрогнул, и Нежана тут же уловила это.
– Ты чего плечо потираешь? А ну-ка, раздевайся! Покажи! – велела она, сдвинув красивые брови – скорее, тревожно, чем сердито. Но и сердилась она невыразимо мило – до очаровательных розовых пятнышек на лице. – Кого ты пытаешься обмануть? Давай, давай!
– Зачем? – заупрямилась Цветанка. – Вот ещё…
Но Нежана сама принялась стаскивать с неё рубаху, и пришлось подчиниться: Цветанка боялась в пылу сопротивления её нечаянно оцарапать. На месте раны на плече остался шрам – свежий, розовый.
– Это что за рана? – спросила Нежана.
– Так это ж старая, – снова попыталась извернуться Цветанка. – Видишь, всё зажило уже.
– Ещё три дня назад этого не было, – покачала головой Нежана. – Думаешь, я не помню?
Неужели она и правда разучилась врать? Или это серьёзные, испуганные глаза Нежаны на неё так действовали? Цветанка смущённо натянула рубаху, слегка размяла чуть ноющее плечо.
– Да, было дело, – неохотно призналась она. – Обстреляли меня. Но ты не бойся, ладушка, на оборотнях всё заживает быстро. Теперь меня не так-то просто убить.
Цветанка хотела обойтись без подробностей, чтоб не волновать Нежану, но та не отставала, всё спрашивала с блеском слёз на глазах: кто обстрелял, зачем, когда, где?
– Ну всё, всё, тише, родная, – осторожно касаясь её щёк тыльной стороной пальцев и пряча когти подальше, успокоительно зашептала Цветанка. – Бажен с отрядом дружинников мне встретился.
– Он меня, должно быть, ищет, – вздрогнула и потемнела лицом Нежана.
– Уже нет. – Цветанка встала, намереваясь забраться на полати и как следует отдохнуть.
– Как это? – В глазах Нежаны дрожал испуганный отблеск.
– Мёртв он, – коротко ответила Цветанка и влезла на лежанку под потолком, растянувшись там на своём заячьем плаще. И уже оттуда добавила: – Вздремну я малость. И ты отдыхай, ладушка, ничего и никого не бойся. Мы далеко от Гудка. Ты знаешь, сколько оборотень за день пробегает без роздыху? Коню столько и за неделю не пробежать.
При слове «мёртв» Нежана побелела и опустилась на лавку. Цветанка тревожно наблюдала за ней, но молчала.
– Это ты его убил, Зайчик? – глухо, глядя в одну точку перед собой, спросила наконец девушка.
– Я, – неохотно выдавила из себя воровка. – Хоть и не просила ты об этом, но он должен был расплатиться за всё, что сделал. И он знал, за что умирает. Больше никто не будет душить твоих песен, милая.
Нежана молча кивнула, сосредоточенно и замкнуто уставившись на хлебы на столе, остывавшие под кафтаном. А мысли Цветанки унеслись к фигуре женщины в белом плаще, с ледяным посохом и серёжками из ольховых шишечек.
Холодные крылья сеченя [25] обмякли и отсырели в предчувствии весны, когда Цветанка вдруг ощутила след знакомого присутствия. На плече сразу заныла и зачесалась давно зажившая и изгладившаяся царапина от когтя, а в груди вздрогнул и сжался холодный призрачный комок тоски – «второе сердце». Шерсть на её загривке ощетинилась: даже тень Серебрицы не была для неё желанна, особенно сейчас, когда у окошка в лесной избушке сидела за вышивкой Нежана, у которой совсем скоро должно было родиться дитя. Цветанка сторожко вслушивалась в звуки леса и боялась надолго уходить из дома.
Тропы двух волчиц пересеклись на поваленном дереве, служившем мостиком через замёрзший ручей. Они стояли друг напротив друга, пригнув головы, и ни одна не желала уступить дорогу другой.
«Не будем уподобляться двум баранам», – прозвучал насмешливый мыслеголос в голове у Цветанки, и Серебрица легко соскочила на заснеженный берег ручья.
«Зачем ты здесь?» – сверля её недоверчивым взглядом, спросила Цветанка.
«Просто так, – ответила Серебрица. – Если ты думаешь, будто я нарочно тебя искала, то ошибаешься. Ну как, нашла свою Дарёнку?»
«Нашла. Она осталась в Белых горах». – Цветанка тоже перескочила на берег, стараясь не поворачиваться к Серебрице задом. Кто знает, какие шутки могли взбрести в голову серебристой волчице?
«Вот видишь, я была права. – Серебрица смотрела на Цветанку без усмешки. – Так значит, ты свободна сейчас?»
