Я закричала:
— Нет!
И прекратила себя.
Моя мама жила в Древней Греции за четыре сотни лет до новой эры. Она увлекалась скульптурой, театром и разведением цветов. Мой младший брат Тарений и отец были горячими приверженцами Платона и посещали его Академию. Мама философа не любила и величала только по имени — Аристоклом. Платон — это прозвище, от «платюс» — широкоплечий. В свое время я тоже попала под его влияние, поэтому и отправилась в эпоху, предсказанную Платоном. А там занесла меня нелегкая на футбольный матч.
Мама как всегда обрадовалась мне, но словно не замечала, что дочь осунулась, подурнела, не замечала моей грусти и отчаяния. У мамы почему-то отсутствовало извечное материнское любопытство и тревога о личной жизни доченьки — ни одного вопроса, ни попытки навести меня на рассказ о пережитом.
А ведь мою маму не назовешь человеком, для которого центр мироздания сосредоточен в нем самом и который любой разговор переводит на свою личность. Напротив, ее всегда интересовали перипетии жизненных судеб, она часами внимала чужим исповедям и хорошо понимала, ждут от нее совета или только заинтересованного внимания. А уж что касается нас с братом, то мама хотела пропустить через себя каждый наш вздох и каждый удар сердца. Мама любила нас глубоко и страстно, материнство считала фантастическим подарком судьбы.
Но сейчас, когда я приползла к ней совершенно раздавленная, отчаявшаяся, она ни о чем не расспрашивала, только откармливала меня, отпаивала, купала в душистых ваннах и баловала нарядами и украшениями. Мама радовалась так, словно мне три года и я провела каникулы у бабушки. За мной плохо присматривали, но слова упрека из уст мамы в адрес свекрови услышать немыслимо. Да не у бабушки я гостила!
Я всегда любила наши с мамой задушевные беседы. А теперь они сводились к обсуждению подростковых проблем Тарения, здоровью папы и порицанию Платона, в учении которого мама разбиралась плохо, но ловко выхватывала отдельные моменты и ужасалась им с позиции здравого обывательского смысла.
— Мне представляется варварством то, что предлагает Аристокл, — говорила мама. — Если, мол, у каждого своя жена и свои дети, то это будут свои особые для каждого радости и печали и они разобщат людей. Поэтому следует жен и детей сделать общими и держать отдельно, чтобы ни одна женщина не считала кого-либо только своим мужчиной, а отец никого из детей — своим ребенком. Это похоже на дикое стадо животных!
— Во все века находились мыслители, которые пытались объяснить человеческое поведение повадками животных.
— Очень хорошо! Прекрасно! — подхватывала мама идею и доводила до абсурда. — Тогда давайте сравнивать себя с домашними животными, окультуренными развитием цивилизации. Возьмем, например, стадо из пятидесяти коров, каждая из которых отелится в положенный срок. И родится примерно одинаковое количество бычков и телочек. Судьба у них разная. Телочек выращивают, им предстоит долгая коровья жизнь. А бычков кормят до года, а потом забивают на мясо. Оставляют одного, потому что в стаде нужен только один производитель. Но и его судьба незавидна — три года он неустанно покрывает коров, каждую для надежности по несколько раз. По прошествии трех лет так же отправляется на мясо. Коней кастрируют, чтобы они не бесились, учуяв «гуляющую» кобылицу. Нужны рабочие кони, которых правильно сравнить с рабами. На десять кур мы держим одного петуха…
Мама, я поняла твою мысль. Роль мужчин в обществе, построенном по законам прайда, незавидна. Подобного никогда и не случится. Семья никуда не денется, останется семечком, вокруг которого нарастет скорлупа запретов, морали и обычаев. И Платон никогда не призывал к стаду!
— Этот так называемый мудрец сам не знает, чему учит! Конечно, можно подумать, что я не люблю Аристокла, потому что он затуманил мозги моему мужу и детям. Но ведь и факты говорят о том, что он кругом неудачник. После казни Сократа бежал в Сиракузы к Дионисию Старшему претворять свое учение. Тот его вначале обласкал, а потом отправил на невольничий рынок. Если бы Аннекерид не выкупил нашего мудреца, чистил бы он сейчас где-нибудь конюшни. Мало того, может быть, ты не знаешь, он и второй раз поехал в Сиракузы, уже к Дионисию Младшему. И с тем же результатом. Теперь его спас Архит Теренский, помнишь его, такой рыжий и вечно слюной брызжет?
— Школа Платона, Академия, просуществовала больше девяти столетий. И потом академией стали называть… в общем то, где собираются самые умные мужи. Мама, я встретила своего Избранника!
— Если бы встретила, тебя бы тут не было, — быстро и тихо проговорила мама.
Позвонила в серебряный колокольчик, и девочка-рабыня внесла блюдо с фруктами.
— Хочешь инжира? — спросила мама. — Свеженький, только с дерева. Моя маленькая девочка ведь любит инжир? Моя куколка, съешь, пожалуйста!
— Не хочу!
— А в баньку? Прикажу, чтобы тебе сделали баню с лавандовым маслом?
— Не хочу с лавандовым, хочу с розовым.
Я сдалась, поняв, что разговора на интересующие меня темы не получится, а обсуждать Платона, коров, лошадей и кур мне совершенно не интересно.
Тарению, моему младшему брату, исполнилось семнадцать лет, то есть два года назад он достиг положения эфеба, сменил детскую хламиду (кусок ткани, застегивающийся на правом плече или на груди пуговицей) на хитон, льняную рубаху. Тарений у нас модник. Даже в жаркие дни поверх хитона носит красивый гиматий. Это большой четырехугольный кусок ткани, который перебрасывают через левое плечо, затем стягивают на правой стороне под правую руку и вновь перебрасывают через левое предплечье. Гиматий свешивался с руки Тарения с изяществом, которому могли позавидовать императоры. И все благодаря упорным упражнениям перед зеркалом, которым Тарений с детства предавался. Я его дразнила, обзывала Нарциссом, и мы часто дрались, полушутливо-полувсерьез.
И сейчас Тарений пытался развеселить меня, возобновить наши потасовки: щипал меня, толкал в бассейн, бросался фруктами, обрызгивал вином. Но я только ругалась, пугая брата гневом богов, и просила оставить меня в покое.
Впрочем, с Тарением мы виделись нечасто. Ведь эфебы большую часть дня проводят в гимнасиях, где изучают философию, политику и литературу, упражняются в борьбе, прыжках, беге, метании копья и диска.
А девушки в Греции воспитываются в семье. Двум наукам — домоводству и руководству рабами. Но я, кажется, уже говорила, что наша семья не была типичной. Мама всегда уделяла много внимания моему просвещению, что вызывало порицание родни.
— Ты дочь в гетеры готовишь? — возмущалась бабушка. — Зачем девочке быть умной, если у нее отличное приданое?
