Я иду к выходу, откровенно наплевав на пары. Все, что мне надо на сегодня, выяснил уже.
Крас — тот, кто сто процентов знает, где брать дурь, которая интересная Васильичу. Интересно, только эту? Интересно, сам торгует?
Интересно, на кой вообще это все мажорику? Папенькиному сынку?
А еще интересно, почему это Светик решилась сменить гнев на милость, и замутить с мажориком?
Что изменилось вдруг?
Последнее мне не должно быть интересно, но…
Интересно. И очень.
Семейные разговоры
— И что, ты вот прямо решил учиться? — малая смотрит на меня скептически, машинально поглаживает живот, который уже, по ее словам, «опустился». И я, как ни странно, знаю. Что это значит. Я вообще прошаренный стал в этих вещах.
Отвожу взгляд.
Никогда не умел ей врать. Вот кому угодно — виртуозно. А ей, козе мелкой, ни в какую.
— Ну да, — дотягиваюсь до стола, подхватываю бутылку и демонстративно долго пью пиво, очень надеясь, что каменный полкан, ее муж (сука, угораздило же меня с зятьком!), уже, наконец, перестанет истуканом торчать у озера, разглядывая поплавок, и подвалит обратно на веранду, выручать меня.
Но полкан не чешется даже, замер у кромки воды и на фоне заходящего солнца выглядит абсолютно неживым. Вечер, самый клев. Угадайте, откуда знаю? Правильно, общение с Васильичем даром не проходит. А мне оно, похоже, вообще дико дорого обойдется…
— Максик! — Люська пыхтит, пытаясь перевернуться в удобном кресле-качалке, и ее красное лицо немного сбивает градус разговора. Я жду, не помогаю, надеясь, вдруг мелкий пнет ее изнутри? И таким образом меня избавит от необходимости отвечать? — Ну помоги же мне встать!
О, блин… Если встает, значит хочет свою любимую волну оседлать, под названием «Поучение брата-дурачка».
И плевать ей, козе мелкой, что я старше на два года, что вообще ни разу не дурак, и очень даже нормальный и клевый чувак…
Сестра, она и есть сестра, а уж Люська…
Делать нечего.
Кошусь злобно на невозмутимую спину полкана, поднимаю плавненько свою глубоко беременную сестренку, придерживаю, чтоб устойчивость была.
Трогаю пузо.
— Ну че, когда ты уже вылезешь оттуда, мелкий? Тесно там, наверно, и темно, как у негра в жопе…
— Ну-ка хватит, — хмурится Люська, — не выражайся.
— А чего я сказал такого? — удивляюсь я, причем, вообще непритворно… ну, может, капельку, — он — пацан, нормальные разговоры…
— Ненормальные.
Ну, тут бы я поспорил, учитывая его папашу и то, как он со мной разговаривает… Хотя, этот каменный идол вообще не разговаривает. Ему и не надо. Взглядом давит так, что те, кто послабее, ссутся в штаны.
На меня, естественно, такая фигня не действует, но это не значит, что он не пытался.
Он вообще простой, как кирзовый сапог, удивительно, чего в нем Люська нашла…
И меня, главное, не спросила!
Ух, я бесился, помню…
Но сестра всегда была своевольной, так что ничего не оставалось, только принять такое родство. Учитывая мою особую любовь с органами, это было напряженно!
Но куда деваться, справился… Наверно.
— Так ты мне расскажи, почему ты именно на юридический пошел? А не на экономический? И вообще… Ты хотел открывать мастерскую, какая, нафиг, учеба? Я не понимаю… Деньги у нас есть…
— У тебя, — поправляю, потому что сразу сказал, что к ее наследству отношения никакого иметь не хочу.
Это ее бабки. Ей завещаны, пусть ими и распоряжается. А я в состоянии сам себя обеспечить. Как — то до сих пор справлялся. И с ней тоже, кстати.
— У нас, — давит она, не хуже своего мужика. Взгляд, по крайней мере, такой же каменный, — и не смей мне тут в благородство! Тебе средства на счет давным-давно переведены. Я думала, что ты вовсю шустришь, а потому не приезжаешь по месяцам! А ты…
— Я и шустрю, мелкая, — я применяю запрещенный прием, лезу обниматься. Она всегда тает от такого. Но тут почему-то не прокатывает.
Отстраняется, смотрит на меня своими раскосыми зелеными глазами так, словно в душу заглядывает.
А туда не надо!
Не твое это дело, мелочь ты пузатая!
Нечего тебе волноваться!
И так пару месяцев назад твой подпол уже вломил за то, что неаккуратен был в работе, и на покарабянной тачке приехал в гости.
А Люська тогда куда как поворотливей была, углядела следы от пуль на крыле, разволновалась, наехала на меня, а потом, как я понял, на своего мужика дополнительно.
После этого меня перестали брать на задержания.
Но оно и хорошо. Как раз Васильич нарисовался со своим предложением. А Васильич из тех людей, от чьих предложений нельзя отказываться.
Я и не отказался.
Что мне светило в конторе полкана? Ничего. Только работа бойца.
А в конторе Васильича… Все гораздо интересней. Как раз мой вариант, чтоб от скуки не поехать крышей.
Иногда ночью просыпаюсь и думаю, а не сон ли вообще вот это все?
Не бывает такого, чтоб жизнь так круто… Только недавно были мы с сестренкой веселыми мошенниками, азартно чистящими кассы различных развлекательных заведений, гоняли по стране, не имея своего угла. Риск, азарт и итоговый кайф, когда все получалось.
Был Макс Курагин крутым стритрейсером, гонки на своей, нашпигованной тем, чем даже нельзя было шпигануть, приорке выигрывающем в легкую…
А стали: Люська — беременной женой полкана МВД, а я… А я вообще в системе. Причем, настолько плотно, что не выберешься.
Судимость моя волшебным образом закрылась и вообще исчезла, биография написалась чистая и красивая. И жизнь началась новая.
Такая… Прикольная.
Вот только рассказывать про нее нельзя. Никому. И Люське тоже. И ее полкану цепному.
И если Гор все это понимает и вообще вопросов не задает, то сестра…
Бляха муха, инстинкт материнский, что ли, срабатывает некстати?
Вот как мне от нее отбодаться сейчас?
Не хотел ведь ехать, всеми частями тела отмахивался, но от Люськи же хер отмахаешься.
Мелкая, а как бульдог. Вцепится — не оторвешь… Вон, хоть у полкана спросите, он подтвердит.
— Не в том месте ты шустришь! И вообще, — она топает ногой и тут же болезненно морщится.
— Че такое? — Я торопливо подхватываю и норовлю опять ее в кресло определить, от греха. — Давай, садись, разбегалась.
— Да тянет спину сегодня весь день… — она выдыхает, замирает, словно… Словно схватки пережидает!
От пришедшей в голову мысли меня бросает в дрожь.
Я же не дурак, я читал информацию по беременности, как только Люська залетела. Так… На всякий случай. Люблю все контролировать, хоть она и зовет меня распиздяем.
— Люська… А как часто хватает?
— Ну… Не знаю… — пыхтит она, — пару раз в час, может. Но со мной такое было уже, нормально… Пойду я в туалет, а потом мы договорим обязательно.
В ее голосе столько холода, что я невольно ежусь. Бля… Как с ней разговаривать? Волновать нельзя, вообще ничего нельзя!
Поддерживаю ее под локоть, сопровождая до туалета, но сестра не доходит до двери. Смотрит вниз, на ноги, по которым льется.
— Черт… — морщится болезненно, — ну вот что такое? Я как корова…
И плачет, жалобно всхлипывая.
А я понимаю, что ей не плакать надо! А уже на полпути в роддом быть!
— Так, малая, сядь-ка…
— Да куда я сяду, дурак? Мне переодеться… Ужас какой…
— Ага… Полкан! — ору, уже не думая о том, чтоб перестать волновать сестру. Если я все правильно помню из прочитанного, у нас не так много времени. А из гребанного пригорода еще ехать пятнадцать минут. — Полкан, мать твою!
На мой дикий ор прибегает полкан, бросив, нахер, и удочку, и ведро. Смотрит на меня, на плачущую Люську, и прям по тупой роже понятно, что в ступоре. Нихера не соображает!
— Давай бегом, сука! Машину! У Люськи воды отошли!
— Воооды? — ахает малая, и тут же обвисает в моих руках.
Матерюсь, отталкиваю ставшего суетливым полкана, сажаю сестру на скамеечку возле входной двери в коттедж.
