На какое-то время стало тихо. Авгур, споривший с ангелом, застыл, его взгляд остекленел, как стекленеет взгляд умершего на глазах человека. Затем он выдохнул:
– Да. Воистину, мудрость и милосердие Ока превыше всего во вселенной… Можно приступать?
– Сперва я поговорю с ним.
– Зачем? – спросил человек, но ангел не удостоил его ответом. Он подошел к лежащему на полу еретику и склонился над ним. От ангела исходило еле слышное гудение, его аура казалась голубоватой, как пламя газового рожка.
– Я не буду призывать тебя к покаянию. Такие, как ты не каются. Вы не видите ничего, кроме собственных амбиций.
– Ложь! – голос еретика был тверд и спокоен, хотя положение его, очевидно, было плачевно. – Мы видим все, и, прежде всего, то, о чем вы молчите! Моя борьба с вами – борьба за человечество!
– Мы даем человечеству все.
– Что?! Что вы даете человечеству? Семь из десяти жителей Ойкумены всю жизнь проводит в изнурительном труде, двое из десяти – на войне; оставшийся – нищий, калека или проститутка! Око может изменить это!
– Так лучше для вас…
– Что лучше? Овощи из теплиц и вода, конденсируемая из пара? Четырнадцать младенцев на сотню рождаются уродами!
– Без нас…
– Без вас было бы лучше.
– Ты неразумен. Готовься выслушать свой приговор…
– Приговор? За что же? За правду?
– За ересь.
– Ну да! Вы называете так истину…
– Несчастный. Ты сам не знаешь, против чего выступил! Ну что же, я покажу тебе. Смотри!
Что бы ни увидел еретик в представленном ангелом видении, это произвело на него немалое впечатление. Его глаза расширились от ужаса, а кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок.
– Так вот что такое Око! – прошептал он.
– Да. Глупо противостоять такой силе.
Еретик ухмыльнулся через силу:
– В каждой силе есть своя слабость, и вашу я знаю! Придет время – и власти Ока наступит конец.
– Этого не случится. А вот время, когда подобные тебе выродки перестанут рождаться на свет – не за горами. Ты знаешь мою слабость? Поздравляю, тебе будет о чем поразмыслить в одиночестве. Твое одиночество будет долгим и предельно мучительным.
Он повернулся к авгурам и кивнул. Экзекуция началась.
***
Даже спустя годы, думая об этом еретике, командовавший экзекуцией авгур ухмылялся, хотя у другого такие воспоминания вызвали бы, в лучшем случае, приступ тошноты. «Насколько все-таки мудро наше Око!» – с удовлетворением думал авгур. Порой смерть – это не наказание, а освобождение. То же, что они сделали тогда…
Еретику оставили жизнь, а кроме жизни – отчаянье, безнадежность и больше ничего.
«Он заслужил это!» – мстительно думал авгур. – «Он ненавидел наше Око, он желал – подумать только! – "освободить Ойкумену от тирании!" Как будто власть Ока – это не то, что делает целостным наш мир, даруя жизнь всему живому…»
И он был рад, что еретик наказан столь примерно и неотвратимо.
Потому и не поверил своим глазам, увидев копию перфокарты одного из храмов.
– Вы уверены? – дрожащим голосом спросил он.
– Мы все проверили. Это он. Его подпись.
– Не может быть! Не может быть!!!
Инспектор храма пожал плечами. Может или нет – но у него есть эта перфокарта.
– Пошлите кого-нибудь на Малый Тантал. Пускай проверят все. Это не может быть он!
Инспектор вновь пожал плечами, оставив немолодого авгура с его мыслями. И были эти мысли переполнены тревогой…
Совместный труд ради общего блага – облагораживает.
Кот Матроскин
Теперь он уже не напоминал руины – но и на корабль тоже мало походил.
Корабли первого ранга отличаются невероятной живучестью. Боевая гондола линкора или фрегата (довольно обширная, а на линейных кораблях – даже двухпалубная), расположенная между двумя баллонетами, повреждается только при столкновении с островом или прямом попадании торпеды – а последнее случается крайне редко. Точней, торпеда редко попадает в гондолу, обычно поражая только баллонеты, а те рассчитаны на несколько таких попаданий – обычно надо дюжину и более торпед, чтобы превратить баллонет в ошметки.
Гондола "Приговора судьбы" действительно пострадала не слишком сильно в отличие от баллонетов. Левый был почти уничтожен, правый – сильно поврежден. К счастью, паробот обладал действительно широкими возможностями и прекрасно справлялся с монтажом. Но экипажу пришлось вручную заменять шпангоуты, не говоря уж о стрингерах и карлингсах. К тому же вся эта конструкция должна была иметь довольно сложную пространственную форму, максимально идентичную симметричной ей. Достигнуть этого было ой, как непросто – с учетом того, что ряд конструктивных элементов отсутствовал напрочь, и их пришлось восстанавливать по лекалам, снятым с аналогичных конструкций другого борта. В их числе, например, были несколько шпангоутов, представлявших собой присоединявшуюся к бронированному борту гондолы кольцеобразную конструкцию из швеллера, без которой корабль был бы, как человек без грудной клетки.
Первое время Тристана держалась бодрячком, даже получала удовольствие от решения трудной задачи, но дни сменялись днями, а цель по-прежнему была далека.
Трис стала нервничать, дергалась и в результате без видимой причины наорала на Эйден. Впечатлительная весталка гордо удалилась на мостик, где, не видимая никем из экипажа, полчаса прорыдала от обиды. С тех пор между Эйден и Тристаной, что называется, черный уху пролетел. Штурман старалась не появляться Тристане на глаза, благо, ей было чем заняться – они с Полифемом разбирались с судовыми приборами, которых было немало, ведь фрегат предназначался для автономных рейдов. Одних решающих устройств было три, не считая тех, что имелись в распоряжении канониров; но арифмометры и интеграторы значительно уступали в сложности таким монстрам, как аналитическая или вероятностная машина, не говоря уж о трехмерном курсопрокладчике. Даже чтобы просто работать с ним, нужна была сверхчувствительность святой весталки, что говорить о настройке сбитого сотрясением обстреливаемого корпуса механизма?
А ведь были еще многопозиционные базы данных, механические шестеренки которых хранили информацию по сложнейшей навигации Ойкумены. Были и другие, самые разные приборы, большинством своим поврежденные или расстроенные: оптика, светографы, клавиатуры, верньеры, самописцы, перфораторы…
