– Радосвет, сынок… Радятко!
Лёгкое холодное дуновение коснулось щеки, и Радятко, резко обернувшись, увидел знакомую фигуру человека в чёрном: тот стоял в лучах ночного светила, похожий на восставшего из могилы покойника, смуглый со странным мертвенно-сиреневым оттенком – наверно, из-за этого колдовского тумана. Раздвинув еловые лапы руками в чёрных перчатках с длинными раструбами, он шагнул к Радятко, не сводя с него пристального взгляда удивительных глаз. В прошлый раз они были по-волчьи жёлтыми, но сейчас, в загадочном освещении ночного леса, приобрели красивый вид гладко обточенных опалов, мягко переливающихся всеми цветами радуги.
– Ты ведь узнаёшь меня, сынок? Я вижу… Чувствуешь, узнаёшь.
Да, этот голос наполнял когда-то солнечные дни детства, на этих плечах, покрытых теперь тканью чёрного плаща, Радятко со смехом катался. Но не было больше слегка курчавой русой бородки, в которой иногда застревали крошки, когда отец ел, а руки скрывались под замшей перчаток с бисерными блёстками. Ни одного слова отец не сказал в тот роковой день на прощание: не до прощания было, из глубоких ран сочилась кровь. Был суров с матушкой, по-звериному рычал от боли, только сказал: «Убери детей». Понятно: чтобы не видели.
Объятия человека в чёрном оказались совсем не страшными. Он был тёплый и живой, только бритая щека непривычно прохладно и чуть шершаво прижималась к щеке Радятко. Обтянутая замшей рука ворошила волосы мальчика.
– Радосвет, кровинка… Не страшись, это я, батюшка твой. Живой я, хоть и не совсем тот, что прежде.
Раскидистые ели почтительно расступались перед ними, а лес плыл в волшебном тумане: это Радятко, забыв на какое-то время о своей «взрослости», позволил нести себя на руках. Медленно шагая, жутковато изменившийся, но всё-таки оставшийся родным отец ласково и печально отвечал на робкие вопросы сына прежде, чем тот их произносил, будто читая его мысли.
– Почему я не давал о себе знать? Князь ведь приказал меня убить сразу же, пока я не успел переродиться. Я стал ему не нужен. Да и вы не приняли бы меня таким… чудовищем. Люди и оборотни не могут жить вместе. Потому я покинул вас и присоединился к таким же, как я. Да, не человек я теперь – Марушин пёс… Я не хотел становиться им, но так уж вышло… Да, ведомо мне, что твоя мать стала женой князя и родила ему наследника. Вернее, сперва родила, а потом он взял её замуж. Ну ничего, он ответит за всё. У Маруши к нему большой счёт, и ему придётся расплатиться, хочет он того или нет… Но ты чем-то встревожен, родной. Скажи мне, что случилось? Что тебя снедает?
Если это был сон, то на удивление похожий на действительность. Ощущение ночного лунного волшебства и загадки окутывало Радятко, когда он смотрел в опаловые глаза смуглого незнакомца, в которого превратился отец. Рука мальчика, обнимавшая его за шею, ощущала твёрдость и тёплую силу плеч, а новое лицо отца было молодым, красивым и всеведущим. Уж он-то должен был знать, что делать!
– Матушку украл какой-то нелюдь, – поведал Радятко свою беду, удивляясь тому, как ясно получается выражать мысли под этим успокаивающим радужно-опаловым взглядом. – С клыками… Сиганул через двухсаженный частокол… Похоже, тоже Марушин пёс. Он принёс записку на берёсте, якобы от матушки, а ещё – её запястье. Сказал, что она собралась в Белые горы и хочет взять нас с собой. Вот и не знаю я, можно ли ему верить…
– Можно, дитя моё, – твёрдо кивнул отец. – Это мой посланник, который проводит вас с матерью в Белые горы.
– Так это правда? – встрепенулся Радятко. На душе у него вмиг посветлело, точно её наполнили эти крылатые звёздочки, задумчиво парившие над травой.
– Да, сынок. Она действительно покидает княжество. Так нужно… А если ты отправишься с ней, ты сможешь мне помочь.
Усадив Радятко на толстый ствол поваленного дерева, отец сел рядом – в тень большой и мохнатой еловой лапы.
– Ты хочешь, чтобы я снова стал человеком и мы были вместе? Я очень хочу. А ты, Радосвет?
Васильково-солнечное детство снова проронило луч своего света в сердце Радятко. Что могло быть надёжнее отцовского плеча? Было ли что-нибудь вкуснее хлеба, разломленного его руками? Не существовало ничего более крепкого, чем родной дом… И иного ответа, чем «да», Радятко не смог дать. У глаз отца заиграли ласковые улыбчивые морщинки, а в радужной глубине взгляда расширились чёрные уютные точки. Радятко очень хотелось ощутить знакомое тепло его рук, но тот почему-то не снимал перчаток, когда сжал пальцы сына.
– Родной мой… Может быть, то, что я скажу сейчас, напугает тебя… Но чтобы вновь стать человеком, я должен испить крови повелительницы женщин-кошек, княгини Лесияры, и съесть её сердце. Тогда сила Лалады, заключённая в ней, победит силу Маруши. Знай, сынок: в том, что со мной случилось, виновата твоя мать… Нет, не хмурься, дитя моё. Я не хочу её очернить в твоих глазах, я говорю правду. Так оно и есть. А виновата она потому, что не любила меня. Любовь, которую она мне не дала, оградила бы меня от беды, и не ввергся бы я в эту тьму. Всё досталось Лесияре, это она завладела сердцем твоей матери… И до сих пор им владеет. Но я отпускаю Ждану в Белые горы вместе с тобой, потому что мне нужны там глаза и уши. И ими сможешь стать ты. Тебя я люблю больше всех, потому к тебе с этой просьбой и обращаюсь. Мал слаб для этого, он пошёл в мать, а ты справишься: ты – сын своего отца… Ты у меня – самый лучший, ты всё сделаешь, как надо. Помоги мне вернуть человеческую суть, и мы с тобой – обещаю! – больше никогда не разлучимся.
Радятко сидел, словно погружённый в ледяную воду. Горькие подробности, открывшиеся ему, незамедлительно находили подтверждение: память услужливо подбрасывала доказательства… Да, слишком ярко блестели глаза матери, когда она рассказывала о Белых горах, а особенно – о правительнице женщин-кошек; когда же она смотрела на отца, сияние в её взгляде пропадало. Да, она была почтительна, добра, услужлива, покорна своему мужу, но в её отношении к нему всегда сквозил холодок. Как лист мать-и-мачехи, была она повёрнута к отцу гладкой и зелёной стороной, пряча серебристо-белую изнанку, покрытую тёплым пушком.
– Любовь бережёт и защищает, наполняет силой, – тихо и невесело промолвил отец. – А у меня не было этой силы, этого оберега. Оттого и дрогнула рука, что не нужен я был твоей матери, и оттого не попал я зверю в сердце. Ранил я его в плечо, и кинулся он на меня… И случилось то, что случилось. Если бы не Лесияра, кто знает – быть может, и мне досталось бы сердце Жданы… Ну, да дело уже не столько во всём этом, сколько в том, что лишь в княгине содержится достаточно силы Лалады, чтобы победить Марушину власть во мне. Оттого и нужны мне её сердце и её кровь. А чтобы их добыть, без твоей помощи не обойтись, сынок. Всё, что тебе нужно будет делать – это смотреть и слушать, а остальное – наша забота.
