— Или? — едва разлепляю губы.
— Нет никаких «или», — отрезает холодно.
И отстраняется.
13
Матрас пружинит, и я понимаю, Адам поднимается с кровати. Ковровое покрытие поглощает звук его шагов. Не слышу практически ничего. Либо сердце настолько гулко бьется внутри, мешая различить хоть что-нибудь, либо мужчина и правда прирожденный хищник, способен передвигаться бесшумно, не привлекая лишнего внимания, виртуозно умеет загонять добычу.
Проклятье. Оба варианта верны. Мое глупое и безумное сердце готово выскочить из груди, настолько сильно и бешено стрекочет. А этот человек… он и не человек вовсе. Зверь. Красивый, обходительный, в элегантном костюме. Все равно зверь. Варвар, чертовски привлекательный неандерталец, который научился умело использовать достижения цивилизации.
Я понятия не имею, как только у него выходит сочетать такие несочетаемые вещи? Грубость. Дикость. Одержимость. И нарочито подчеркнутая интеллигентность, хирургическая точность каждого движения.
Аристократ, воспитанный волками, кровожадными и безжалостными животными. Вот какое впечатление он производит. Такое чувство, будто по четным дням его держали во дворце, обучали правилам этикета, точно члена королевской семьи, а по нечетным вдруг выгоняли на поле боя, на полигон, бросали в окружении злейших врагов.
Интеллект. Острый ум. Дьявольская наблюдательность. И чудовищная сила. Жестокая стихия. Сокрушительная. Рефлексы, которым позавидует любой солдат.
— Это все? — стараюсь придать вопросу издевательский оттенок.
— Нет, — следует ровный ответ, а после передо мной оказывается бумажный пакет с новой одеждой, приземляется на постель прямо перед лицом. — Одевайся.
— Довольно скучное наказание, — замечаю вкрадчиво.
Он не дает мне кончить, не позволяет достичь разрядки, доводит до точки кипения и прекращает развлечение. Свою страсть тоже не торопиться удовлетворять. Так в чем заключается хитрый план?
— Полагаю, ты упускаешь главное, — мягко произносит Адам и медленно накручивает мои волосы на огромный кулак. — Я никогда и никого не наказываю. Это отнимает слишком много ресурсов. Время. Эмоции. Зачем тратить все самое ценное впустую?
— А что ты делаешь с теми, кто тебя разочаровал?
— Ничего, — сухо и холодно. — Абсолютно.
Дергает в сторону, оттягивает назад, вынуждая запрокинуть голову назад, встретить стальной взгляд. И хоть я сдерживаю вопль, буквально давлюсь криком, и успешно сохраняю маску уничижительной невозмутимости, мне страшно. Здесь и сейчас мне действительно страшно оказаться с ним наедине. Похлеще чем в первую встречу на безлюдной дороге. Покруче чем во вторую, в подвале, посреди камер, где прежде содержали заключенных, допрашивали людей самыми жуткими методами.
— Таких людей нет, — спокойно произносит Адам.
Нет. Как не существует никаких «или», компромиссов, обсуждений, отказов и отсрочек. Можно быть за ним. Будто за каменной стеной. Вместе вертеть мир. Выполнять приказы, четко следовать распоряжениям и получать щедрую награду.
Или можно быть… никак. То есть просто перестать существовать. Адам обходится без разочарований, потому что всех разочаровавших людей он моментально устраняет. Из мира, из жизни. Вычеркивает отовсюду.
— Это интересно, — замечает он с легкой улыбкой на губах. — Ты понимаешь меня без лишних слов. Хватает одного взгляда.
Я сглатываю. А что же тут не понять? За единственный неверный шаг полагается смерть. Не будет скандалов, истерик, угроз, увещаний. Не будет никаких предупреждений. Раз и все, сам себе подписываешь приговор.
Но пока Адаму по вкусу наша игра. Он не злится. Забавляется. Искренне, по-настоящему. Ему такое в кайф. Пожалуй, было бы скучно сразу сожрать, обглодать до костей. Он знает толк в наслаждении, поэтому предпочитает оттянуть момент истины, подарить иллюзию свободы и захлопнуть клетку на последних секундах.
Я боюсь его. Дико, бесконтрольно, на уровне инстинкта. И хочу. Жажду до болезненного жжения под кожей, до колючего озноба. Чувства раскалывают на части.
— Я люблю, — вдруг говорит Адам.
А по моей щеке скатывается слеза. Жгучая. Горькая. Одинокая. И нервы скручивает в искрящийся от напряжения узел.
— Люблю, что ты видишь меня настоящим, — раздается уточнение, от которого спазм сводит внутренности.
Он отпускает, отходит подальше и наблюдает, разрешает привести себя в порядок и нарядиться для выхода на улицу. Выполняя механические действия, на автомате натягивая одежду, я не могу отделаться от отрывочных воспоминаний.
Лекция по культурологии. Или по философии? Возможно, религиоведение. Кто разберет всю эту чепуху? На этих занятиях я обычно выполняла задания по другим, действительно важным и полезным предметам. Но теперь в голове отчетливо всплывают слова какого-то преподавателя. Как громом врезают по вискам.
Древние боги никогда не показывались простым смертным в своей истинной форме. Ведь подобное зрелище могло свести с ума, поразить примитивный людской разум. Поэтому они использовали другие образы, гораздо более понятные.
Адам лукавит. Я не вижу его настоящим. Замечаю только часть.
И это хорошо. Бережет разум. Ограждает от жесточайшего безумия.
Я не верю в мистику. Я реалист до мозга костей. Мне чужды суеверия и куда привычнее действовать, чем уповать на слепую удачу, надеяться на волю судьбы.
Однако рядом с Адамом начинаю сомневаться в собственных убеждениях.
— Не грусти, — выдает он, распахивая передо мной дверцу своего автомобиля, галантно приглашает занять сиденье, и когда я подаюсь вперед, вдруг резко шлепает по заднице, вынуждая взвизгнуть и подскочить. — Невеста должна быть невинной.
— Ты о чем? — воздуха становится мало, трудно дышать.
— Воздержание обостряет чувства, — шепчет на ухо, прикусывает мочку, оглаживает меня пониже поясницы, чуть задирая юбку. — Я получу свое в первую брачную ночь.
Адам выполняет обещание. Этот чертов подонок всегда выполняет свои обещания. Мы посещаем дурацкие формальные ужины, скучные светские мероприятия, приемы, что навевают тоску. Ни единого сексуального контакта. Ни поцелуев, ни объятий.
Голодный паек, от которого хочется взвыть. Но я стараюсь не подавать виду. Не пытаюсь провоцировать Адама. Наоборот, тоже играю в скромницу. Минимум провокационных нарядов, минимум косметики.
Свадьба откладывается. Напряжение зашкаливает. По ночам, лежа в пустой постели, я с ужасом осознаю, насколько сильно меня влечет к этому мужчине. Тяга. Нужда. Чертово безумие. Его прикосновения горят на теле, даже если он меня не касается. Один его взгляд ощущается как разряд электрического тока. Кривая улыбка. Небрежный смех. Реальность взрывается от этих незначительных деталей.
Я уже удивляюсь, почему пыталась сбежать. Зачем? Ради чего?
Глупая. Адам не отпустит. И не потому что я какая-то особенная, красивая или умная, даже не в связях моего отца дело. Адам выбрал меня «своей». И нет другого варианта кроме немедленного подчинения.
14
Меня поражает и восхищает то, насколько легко Адам меняет маски. Для каждого человека у него припасена отдельная роль. Разумеется, речь идет о людях, которые выгодны ему, о тех, кого он может использовать в своих целях. Но до мелочей продуманный образ не трещит по швам и перед прислугой, перед случайными встречными, перед рядовыми прохожими. Адам манипулятор, мастер игры.
Я наблюдаю за ним, затаив дыхание, жду ошибки или просчета, однако нет, ничего подобного и близко не происходит. Скала. Кремень. Хотя в равнодушном камне и то гораздо больше чувств. Вот только под напускной холодностью таится дикий огонь.
Адам способен сжечь дотла. Любого.
Он не притворяется только перед двумя людьми: перед моим отцом и перед сенатором Сеймуром. Первый наверняка успел заглянуть под маску в период допросов, ощутил всю силу и мощь темной стороны будущего зятя. Второй руководствуется инстинктом. Свояк свояка видит издалека. Тот самый случай. Сенатор — один из самых мерзких и опасный людей, которых мне доводилось встречать. Чем ярче сияет его улыбка на постерах и в передачах по телевизору, тем грязнее становится душа. Впрочем, не уверена, что его душа до сих пор при нем. Скорее всего, он давно нашел куда более выгодный способ применить ее. Заложил в ломбарде или продал дьяволу прямо перед стартом своей карьеры. Сенатор далеко не в восторге от моего жениха, но кажется верит, будто его можно использовать. Идиот. Или такая самонадеянность признак стремительно надвигающейся деменции?
