Когда Элеонора поднималась по широкой лестнице, держась за перила, ей опять показалось, что когда-то она уже проделывала этот путь.
— Снова «дежа-вю»? — предположил Роберт Керрингтон.
Элеонору уже не на шутку беспокоило его умение распознавать, что она чувствует, и читать ее мысли.
— Полагаю, что да. Иначе этого никак не объяснить.
— Чувство, будто тебя здесь принимают с раскрытыми объятиями? Какое-то родство с этим домом?
— Да, именно так.
Элеонора улыбнулась ему, и у Роберта возникло внезапное желание обнять и поцеловать ее.
— Такое чувство, будто я тоже нравлюсь этому дому, — продолжала Элеонора. — Хотя я сомневаюсь, что это возможно, — добавила она неуверенно.
— Почему же? Дом, которому столько лет, уже не просто сооружение из камня и древесины. Можно сказать, что, кроме собственной атмосферы и привидений, в нем есть еще кое-что — душа.
— Привидения? Вы это серьезно? — переспросила Элеонора.
— Вне всяких сомнений, их тут множество. В смысле воспоминаний, чувств, которые остаются после живших здесь людей. Но единственное настоящее привидение, в ком можно быть уверенным, это наша Серая Леди. Я расскажу вам о ней и покажу места ее прогулок, но только попозже.
Поднявшись наверх, они прошли через холл и направо по коридору.
— Здесь находятся библиотека и мои апартаменты, — рассказывал Роберт Керрингтон. — Раньше в этих комнатах жил мой дедушка. Даже когда он перенес первый приступ и был частично парализован, все равно отказался переместить свою комнату на первый этаж, а продолжал жить наверху. Он говорил, что ему больше нравится вид с высоты. Комнату возле своей спальни он переделал в кабинет и комнату отдыха, чтобы все время быть рядом со своей любимой библиотекой.
Библиотека была большой. Книги занимали три стены, четвертая была обита панелями из черного дуба. Кожаная мебель была в том же тоне. Ковер вишневого цвета отлично гармонировал с вишневыми шторами на сводчатых окнах. Над камином висел портрет женщины. У нее были прямой нос, широкий рот, большие глаза и изогнутые брови. Она смотрела прямо и твердо, а ее улыбка была по-особому мила и очень походила на улыбку того ребенка.
— Эта та женщина, которая была изображена на первой картине ребенком?
— Да, это Дженни Линтон. Конечно, эта картина была написана уже намного позже.
— Она была членом вашей семьи?
— Нет. Вероятнее всего, с малых лет она была другом моего деда.
— А вы видели ее?
— Нет, никогда. Хотя очень хотел бы. Готовы продолжить путь?
Портрет очаровал Элеонору, и она с удовольствием осталась бы, чтобы посмотреть на него подольше, но из вежливости последовала за хозяином дома.
Проходя по коридору он указал на три закрытых двери.
— Это комнаты, которые миссис Томпкинс приготовила для вас и Бенсона. В центре гостиная, по бокам ваши спальни. Миссис Томпкинс с недовольством отзывается о нравах нынешнего молодого поколения, поэтому она была очень обрадована, когда я попросил приготовить отдельные комнаты. Но вы не обязательно должны следовать этому ограничению, — добавил он и улыбнулся, видя, как краска залила щеки Элеоноры.
Они прошли мимо, догадываясь по пронзительным звукам, доносившимся из телевизора, что Дэвид занимался вовсе не работой. Элеонору возмутило, что Дэвид делает совсем не то, что обещал делать.
— А вы любите смотреть телевизор? — поинтересовался Роберт.
Элеонора покачала головой.
— Нет. У меня даже телевизора нет, — ответила она почти извиняющимся тоном. — Думаю, это может показаться странным в наше время и в моем возрасте.
— Вовсе нет. По-моему, это даже хорошо. А как вы тогда проводите свое свободное время?
— Я люблю читать и слушаю музыку.
— Правда? Какую?
— Классику, иногда люблю послушать джаз, рок.
— Достаточно широкий круг пристрастий, — заметил он, проводя ее в другую часть дома. — А эта половина дома наиболее интересная, я думаю, вам она тоже понравится.
Здесь было много поворотов, извилистых коридоров, маленьких комнат, соединенных ходами между собой, коридоров, которые, казалось, никуда не вели, узких лестниц. Переходя из комнаты в комнату, они поднимались на одну ступеньку, а потом спускались на три ступеньки вниз. Элеонора была в восторге.
Миновав еще одну лестницу Элеонора выглянула в маленькое оконце на улицу.
— Отсюда видны древние руины, о которых вы говорили, — восторженно воскликнула она. — Я и не думала, что они так близко.
— Да, эта часть дома построена на старом фундаменте бывшего монастыря. Монастырь был разрушен пожаром в начале шестнадцатого века.
Роберт оперся руками о стену, наклоняясь и глядя через плечо Элеоноры. Она оказалась таким образом, как будто в ловушке.
— Если вы посмотрите туда, то прямо за большой березой увидите остатки старой стены.
Он не касался ее, но был так близко, что Элеонора чувствовала его дыхание на своем затылке. Стоит ему наклонить голову совсем чуть-чуть, и его губы коснутся ее шеи…
Нервы ее были слишком напряжены. Не выдержав, Элеонора резко повернулась. Роберт выпрямился, и хоть его лицо было в нескольких сантиметрах от нее, он не пытался отстраниться.
Они оба словно застыли, не шевелясь, пристально глядя друг на друга.
— Откуда у вас этот шрам? — спросил Роберт.
Элеонора побледнела.
— Я не люблю говорить об этом, — ответила она хриплым голосом.
— Почему? Он вас так сильно беспокоит?
— Потому что он безобразен.
Он осторожно провел кончиком пальца по краю шрама, так же, как и в их первую встречу.
— Я так не думаю.
А Дэвид наверняка думал.
Будто читая ее мысли, он добавил:
— И Бенсон тоже так не думает, по-моему.
— Вы хотите сказать, если бы думал, не захотел бы жениться на мне?
— Ничего подобного я не хотел сказать. Если он не хочет на вас жениться, то это никак не может быть связано со шрамом.
— Но он хочет на мне жениться.
Если, конечно, он еще не передумал. Роберт Керрингтон как будто снова прокрался в ее мысли.
— А что вы будете делать, если нет? Будете за него бороться?
Элеонора не умела бороться и никогда не стремилась этому научиться. Она умела терпеть, ждать. А что, если этого будет недостаточно? Внезапно ей стало очень страшно. Видя это, Роберт отстранился немного.
— Мы совершенно напрасно попусту тратим такой прекрасный вечер. Давайте забудем про Бенсона, пойдем в сад и поближе посмотрим на руины. Причем не короткой дорогой, а по старому, огороженному стенами саду.
— Но уже темнеет, — заметила Элеонора, когда к ней вернулся дар речи.
