Время движется слишком медленно и слишком быстро, как это бывает в безвыходных ситуациях. Иногда, засыпая на холодном полу, просыпаюсь с резким вдохом. Мои волосы скользкие от пота, а горло горит после того, как его песочные часы преследуют меня во сне. Песочные часы. Я больше не могу их выносить. Однажды я ударила кулаком по новому телевизору в своей гостиной, потому что увидела начало «Дней нашей жизни» . Ночевала в реанимации.
Время .
Оно у меня на исходе.
Сегодня я решила, что, поскольку мне больше не завязывают глаза и не связывают, я должна отправиться на поиски сокровищ в картонных коробках под столом. Есть какая-то старая одежда и семейные альбомы одного из парней, но я не знаю какие, и они настолько устарели, что люди на фотографиях либо слишком стары, либо слишком молоды, чтобы их можно было узнать.
Снова засунув руку в сырую коробку, я достаю простую на вид красную книгу. Когда я открываю ее, в моей груди трепещет тепло, беря верх, заставляя мое сердце биться чаще.
ЭТОТ ДНЕВНИК ПРИНАДЛЕЖИТ
НЕЙТ ТОМАС ВЕЛА
ЗАКЛЮЧЕННЫЙ # 21593
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТЮРЬМА САН-ДИМАС, КАЛИФОРНИЯ
Ни за что.
Нет сомнений, что он принадлежит Биту, а не Инку. Готова поспорить на что угодно, что Инк едва знает, как пишется его собственное имя. Бит, с другой стороны. Когда я впервые увидела его, у него в заднем кармане была свернута книга в мягкой обложке.
Его прозвище — дань уважения литературному движению.
Я переворачиваю страницу и читаю первую запись, прижавшись спиной к заколоченным окнам, лучи света лижут желтую, покрытую коркой бумагу.
23 ОКТЯБРЯ 2010 ГОДА
ЕСЛИ ТЫ ПРОХОДИШЬ ЧЕРЕЗ АД — ПРОДОЛЖАЙ ИДТИ (УИНСТОН ЧЕРЧИЛЬ)
Кафетерий. Красные глаза. Расфасованная еда. Все еще нетронутая.
— Заняло время, но ты сделал это, мальчик. — Сжатие моего плеча возвращает меня к реальности, и я выхожу из режима зомби. Удивленно повернув голову, я вижу своего старого соседа Фрэнка. В детстве я проводил много времени на его заднем дворе, помогая ему строить дерьмо из всех испорченных вещей, которые он собирал на углах улиц. Его любимыми были сломанные велосипеды и телевизоры. Мне нравилась его готовность чинить сломанные вещи. Мне также нравилась его черная повязка на глазу. Думал, что он пират. А может, отважный солдат, получивший ранение во Вьетнаме.
Он не был ни тем, ни другим.
Кто-то выколол ему глаз в драке в баре.
Я знал, что он отбывает здесь срок за торговлю наркотиками, потому что через несколько мгновений после того, как пять лет назад полиция вытащила его задницу из дома, пиная и ругаясь, его лаборатория метамфетамина взорвалась и образовала грибовидное облако, похожее на атомную бомбу, над нашим районом. Потребовалось две недели, чтобы избавиться от этого черного дерьма.
Я сжимаю плечо, которое он сжимает, пожимая плечами.
— На улице особо нечего делать, а? — Он скользит рядом со своим подносом и вгрызается в свои четыре сосиски, как будто это Бургер Кинг. — Здесь, по крайней мере, тебе не нужно платить арендную плату.
Я отвожу взгляд от него обратно к толпе в кафетерии, мой взгляд останавливается на море лысых татуированных голов передо мной, выстроенных многослойными горизонтальными рядами.
— Что ты сделал, Натаниэль?
— Я убил его. — Я провожу языком по зубам.
Он кивает. — Наконец-то.
Ага. Папа везде оставил впечатления. Он был таким особенным.
— Сделка о признании вины? — Он протыкает вилкой что-то отдаленно напоминающее говядину и пахнущее нафталином.
— Пятнадцать за непредумышленное убийство, условно-досрочное освобождение через четыре. — Судья сказал, что ни один мужчина не должен так легко и жестоко убивать кого-то другого. Если это была чисто самооборона, возражал судья Честер, то почему я ухмылялся, когда копы зачитывали мне мои права?
— Сколько тебе будет лет, когда ты выйдешь?
— Двадцать шесть.
Это награждает меня удовлетворенным кивком. Ха. Мой сосед думает, что меня можно искупить.
Подумай еще раз, старик.
Я пришел сюда с кучей дырок в ботинках и кучей пустого живота. Жизнь как будто пью через узкую соломинку. Я всегда задыхался от большего.
Вся эта печальная история написана в ее предсказуемости по всему моему резюме. Плохая школа, плохой район, плохая семья.
Единственный момент, когда я глубоко вздохнул, был, когда я разбил вазу о голову Натаниэля Вела-старшего. Между работой уборщиком в местном торговом центре и попытками помешать моему отцу выбить дерьмо из моей матери, было не так много места для погони за возможностями или хватания жизни за горло.
Насколько я мог судить, Сан-Димас был апгрейдом.
Но я не такой, как они, молодые заключенные.
Голодный и злой и кипящий от едва сдерживаемой ярости. Я в мире с тем, где я. Черт, наверное, это именно то место, где я должен быть.
— Много работы для тебя, когда ты выйдешь.
Я бросаю ему снисходительную ухмылку и вытираю посуду рукавом оранжевой униформы.
Но Фрэнк не из тех, кого пугает молчание. Он толкает меня локтем и смеется, выплевывая на стол крошки фарша. Его здоровый глаз сухой и редко моргает. Наверное, по уважительной причине, здесь.
— Ты все еще пишешь стихи, Натаниэль? — Он улюлюкает, давясь едой. В детстве я писал под его дубом. Его дом был тихим, мой — хаотичным.
Я не балую его.
— Может, захочешь оставить здесь свое маленькое хобби для себя. Ты слишком хорошенький, чтобы ходить по этим коридорам без охраны.
Делая медленный глоток воды, я смотрю вперед.
— Не волнуйся, мальчик. Я тебя прикрою.
Я не беспокоюсь. Потому что для того, чтобы волноваться, нужно заботиться.
А мне все равно.
Спокойный, но совершенно апатичный.
Таково было мое состояние до того, как я попал сюда.
И так я, скорее всего, уйду.
***
Я провожу окровавленным пальцем по стене — в третий раз с тех пор, как я здесь, — когда он появляется со своей маской Гая Фокса и коричневым бумажным пакетом. Я сижу прямо и пристально смотрю на него. Нейт. Трудно признать, что он мой лучик солнца под дождем, но это именно то, кто он есть. Странный, причудливый, неуловимый. . .и утешительный.
— Мыло, шампунь, тампакс, пара чистых рубашек. . . — он начинает перечислять, что он принес для меня, когда он достает предметы из сумки, расставляя их аккуратным рядом на маленьком деревянном столике, даже не удостоив меня взглядом — . . .две бутылки воды, три пакетика чипсов, мел, чтобы ты перестала размазывать кровь по стенам, я хочу вернуть свой депозит, хочешь верь, хочешь нет, мячик от стресса, книга. . .
— Что за книга? — Я прерываю его слова, засовывая окровавленный палец в рот и высасывая его начисто. Он задумывается. Он не был готов к моему вопросу.
— Кое-что, что у меня было наверху.
Я вскакиваю на ноги и иду к нему. Глаза за маской остаются пустыми. Он не сканирует мое тело. Он не находит меня привлекательной, а если и находит, то очень хорошо это скрывает. Мое сердце разрывается от разочарования. Будет трудно соблазнить его совершить эпическую ошибку, которая дала бы мне свободу. Взяв мячик от стресса из его руки и сжав его быстро и сильно, я сразу же чувствую себя лучше, как будто я выкачиваю часть бури из своего тела. Он был переполнен в течение нескольких дней.
— «Сны из Банкер-Хилла ?» — Я беру заляпанную кофем мягкую обложку свободной рукой, касаясь его татуированных костяшек пальцев, и не случайно. На каждом пальце нарисован мультяшный рисунок. Инк был либо пьян, либо крайне бездарен, чтобы сделать ему эти ужасные татуировки. Мое плечо намеренно упирается в его грудь. Он делает шаг назад, глядя на меня так, будто у меня выросли пара крыльев и третий зеленый глаз.
