с Лией, они были бы вместе, поехали бы учиться.
У него заходили желваки под скулами. Быстро одевшись, бросился на улицу.
Там уже наступила черная азиатская ночь. Звезды крупными гроздьями висели низко и ярко и словно сопровождали его к той, что утром отказалась от его любви. Заглянул в окно, в котором горел свет, и увидел там ее. Она вновь читала книгу. Красивая, недосягаемая. А он был с Валькой. Это решило все. Он отпрянул от окна и быстрым шагом пошел к дому, где жил Гога. Вызвал того на улицу и стал бить, методично нанося удары в голову, тело, лицо. Короткими хуками, справа, слева, как его учили в боксерской школе. Продолжалось это недолго, его остановили какие-то люди, которые сбежались на шум. Приехали скорая, милиция, его увезли в участок…
…Вчера начальник лагеря сказал Раве, что ему разрешили свидание с невестой. Парень был удивлен. Но ничего не сказал, какая разница, лишь бы привезли что-нибудь съестное, вкусное. Он так соскучился по беляшам и учпучмакам матери. И вообще, он соскучился по дому.
Но все же, кто бы это мог быть? Неужели Валька решила его навестить? Да нет, она бы написала. От нее он знал, что Лийка уехала, поступила в институт. Гога тоже уехал в Грузию с родителями. Слава богу, остался жив. Рава понимал, что тогда ему вожжа под хвост попала. Что с ним тогда произошло? Все было как в тумане. Виной тому, конечно, была водка, которую он никогда не пил в таких количествах. Он не винил в этом Вальку, его лишь очень сильно беспокоило, что он не помнил дальнейшее. Она же вела себя так, как будто между ними что-то было. Яростно защищала его в суде, писала длинные письма в колонию, присылала посылки, словом, вела себя так, будто они теперь возлюбленные. А для него любая весточка с воли была как живительная струя воздуха, поэтому он не отказывался от игры, навязанной школьной подругой. И только та, которую он боготворил, молчала. Впрочем иного он и не ждал. Сейчас он понимал, что вел себя глупо с этим неожиданным сватовством. Между ними ничего не было, не было истории любви, не было свиданий, никаких других признаков влюбленности. Неужели только потому, что он ее спас, она должна была пойти за него замуж?
Лия снилась ему по ночам в белом платье с тюльпанами, которое было на ней в последний день выпускного. С этой высокой прической, делавшей ее взрослой и опасно красивой. Потом наплывал темный затон, крики Лии, борьба с Гогой. Во сне он снова и снова бил Гогу. Просыпался в холодном поту, приходил в себя и в эти минуты нисколько не жалел о содеянном. Более того, где-то в глубине его подсознания сидел дикий зверь, который нашептывал ему, что, возможно, он не успел и Гога сделал свое черное дело. Ведь он явственно видел её трусики, лежащие поодаль в песке. И эти ее рыдания у него на груди. От этой мысли все восставало в нем, и он знал, что при встрече он Гогу не пощадит.
Днем эти черные мысли уходили, и он понимал, что погубил свою жизнь, жизнь своих родителей, всех близких. И от этого хотелось плакать и просить прощения у всех, кому причинил страдания. Он знал из писем сестры, что родители сильно состарились, отец ушел на пенсию, и теперь они с матерью занимаются огородом, по вечерам сидят вдвоем и говорят о нем. «И даже не ругаются, — писала Сафина, — а мама стала тихой и набожной, ходит в мечеть, молится за тебя».
Рава повернулся на нарах и снова вспомнил про свидание: кто же все-таки к нему приехал?
Здесь, в колонии, он многое понял, но своим принципам не изменил, боксерские навыки, спорт, приучивший его к жесткой дисциплине и умению постоять за себя помогали ему отстаивать свое право на жизнь вне законов тюремного мира. Его особо не трогали, тем более когда узнали, за что он сидит.
«Молодой, горячий. Но свой», — такой вердикт вынесли отсидевшие не один срок сокамерники и не приставали к нему с чефирем и травкой, которую как-то умудрялись заносить с воли. Это вовсе не означало, что он прикрыт кем-то и с ним в одно «прекрасное» утро не разберутся. Но Рава жил одним днем, и завтрашнее непонятное будущее его мало волновало.
Он ходил в черной робе, в такой же черной кепочке, которая спасала от немыслимой пустынной жары. От копоти и жары котельной, в которой работал, он стал смуглым, и когда-то синие глаза посветлели и стали серыми. Шел второй год его отсидки из шести, присужденных ему старым судьей…
Конец первой части
