Отношение примитивных народов к фотографии как к чуду она почти разделяла. Даже после того, как прочитала у доктора Мэрлока книгу о фотографии, всякий раз, получая четкие, размером с ладонь, изображения окружающего мира, чувствовала себя обладательницей волшебной палочки. Не говоря уже о том, что фотографировать было определенно легче, чем мучиться над точным воспроизведением каждого растения с помощью карандаша и бумаги, как делала ее мать.
Моника прошла по Лугу и сфотографировала растения перед каждым пронумерованным колышком. Если бы работники босса Дика не привозили новых кассет, ей пришлось бы каждую неделю спускаться с гор в город. Она же предпочитала оставаться на Лугу, где время отмерялось не тиканьем часов.
Времена года — это Моника понимала. Было время посева и время роста, время уборки урожая и время опустелых полей. Все было предсказуемо и естественно, как восход и заход солнца или превращение месяца в луну и обратно. А вот некая искусственность деления на недели требовала привычки. Моника подозревала, что до конца жизни будет думать о неделе, как о времени, за которое на Лугу Диксона тратится пять кассет «Полароида».
Работая, она то и дело вставала на цыпочки и вглядывалась в ложбинку позади хижины, поросшую осинами и хвойными деревьями. Оттуда приедет Стив. Если, конечно, приедет. После того, первого, посещения он приезжал на Луг по два раза в неделю и едва перебрасывался с Моникой парой слов. Как-то она прошла по следам его коня до места, где тропа зигзагом уходила вниз по склону горы. Больше никто из ковбоев босса Дика этим путем не ездил. И других следов, кроме отпечатков большого вороного коня Стива, на тропе не было. Очевидно, об этой тропе знал только Стив — или только он осмеливался по ней ездить.
Эта мысль вызвала новый прилив беспокойства, поселившегося в душе Моники с самой первой встречи со Стивом. Она радовалась, когда на Луг приезжали другие ковбои, но его визиты были чем-то совсем иным. Он вызывал в ней столь живой, столь всепоглощающий отклик, что безликое слово «радость» мало подходило для описания этого чувства.
Она постоянно помнила о том единственном поцелуе и жаре, опалившем все ее тело. Тогда, ошеломленная взрывом собственных ощущений, Моника могла лишь неподвижно стоять. А когда по-настоящему поняла, что происходит, Стив уже отступил от нее и как ни в чем не бывало стал и дальше рубить дрова. Ей оставалось только гадать, был ли он так же сильно потрясен этой лаской, как она.
— Конечно нет, — пробормотала Моника, нацеливаясь видоискателем на очередной пронумерованный колышек. - Иначе поцеловал бы меня еще раз. Ведь поцелуи здесь не в диковинку. Посмотреть только на тех, кто приходил к Мэрлоку на занятия! Многие из студентов опаздывали, потому что целовались со своими возлюбленными в коридоре. Некоторые так и не могли расстаться — приводили любимых прямо в аудиторию и… Ох, Боже мой, опять испортила!
Моника засунула неудачный снимок в задний карман джинсов, не дожидаясь, пока станет видно, насколько все не в фокусе. Пора ей прекратить думать о Стиве и поцелуях. От этого начинает бить дрожь. Вот уже третий испорченный снимок за сегодняшнее утро. При таких темпах никаких кассет не хватит.
Может быть, Стив привезет?
Тяжело вздохнув от этой новой предательской мысли, Моника шагнула к следующему колышку и увидела идущего по Лугу ковбоя. Она узнала его мгновенно, хотя он был еще слишком далеко. Больше ни один мужчина не двигался так грациозно, пожирая расстояние размашистым шагом длинных ног. Ни у кого не было таких широко развернутых плеч. И никто, подумала Моника, когда Стив подошел ближе, не смотрел на нее такими глазами — любопытными, голодными, настороженными. Эта настороженность появилась, когда Стив приехал во второй раз, и с тех пор не исчезала. Моника ее сразу же заметила. Во многих странах аборигены именно так смотрели на нее. Почему - там это было понятно. А что же здесь могло послужить причиной?
Сейчас, вновь увидев глаза Стива, Моника почувствовала себя неловко. В растерянности попыталась сообразить, можно ли протянуть ему руку для крепкого пожатия, как это принято у американцев? Или не стоит? И что, собственно, он делает в заповеднике? Ни один другой работник ранчо за изгородь и шагу не ступал.
— Доброе утро, Стив, — сказала она, пугаясь пронзительного взгляда, каким он окинул ее с головы до ног.
— Доброе.
Моника замерла и стала внимательно рассматривать его лицо, чтобы запомнить каждую черточку. Густой соболиный чуб, выбившийся из-под шляпы и разметавшийся по лбу. Такой же темно-коричневый цвет бровей и длинных густых ресниц. Светло-серые глаза с крохотными брызгами голубизны и черным ободком. Щетина, усиливающая и без того жесткие складки у рта. Четко очерченные губы, тут же напомнившие о мимолетном поцелуе, дразнящей и нежной ласке, которую так хотелось бы почувствовать вновь.
— У меня нос не съехал на сторону? — поинтересовался Стив.
Она покраснела. Глазеть, оно и значит глазеть в любой культуре. Не очень-то это прилично. И чего уставилась на человека вытаращенными глазами? Ничего удивительного, что он насторожен. Впрочем, когда Стив рядом, ей тоже становится как-то не по себе.
— Вообще-то, да, — попыталась она отшутиться. — Малость смотрит вбок.
— Первый мой мустанг сбросил меня. Пострадали нос, два ребра и моя гордость.
— И что ты делал потом?
— Дышал через рот и учился ездить верхом. Для городского мальчишки стал не так уж плох в седле.
— Ты рос в городе?
Стив опять проклял себя за длинный язык, но вовремя вспомнил, что многие нынешние ковбои начинают жизнь на асфальтовых мостовых. Что поделаешь, если у родителей плохой вкус в выборе места жительства!
— Первые пятнадцать лет. В Оклахома-Сити. А потом мама умерла. Папа женился снова, мы перебрались на ранчо.
Монике хотелось спросить, где его отец теперь, но она заколебалась. А прежде чем сумела вспомнить, принято ли у американцев интересоваться родственниками, Стив уже начал что-то говорить про Луг. Разговор был переведен на другую тему так резко, что Моника невольно подумала, а не запретна ли тема родственников у ковбоев? Хотя, если так, почему же Джек охотно распространяется о своей семье?
Высветленные солнцем глаза Стива отвлекли ее, заставив забыть о возникшем вопросе. Она привыкла к людям с глазами от темно-коричневого до абсолютно черного цвета. А эти светлые просто завораживали. В них были не только крапинки голубого, но теперь на солнце появились еще и зеленые искорки.
— …Как думаешь? — спросил он. Моника вдруг поняла, что опять таращится.
