С хмурого неба накрапывал дождик, ветер трепал полы плаща Лесияры, из-под которого выглядывала золотая головка девочки. Крошечное колечко село ей на пальчик как влитое; устроено оно было хитро – по мере роста обладательницы его можно было раздвигать, подкручивая потайной винтик. Шаг – и все трое очутились в саду при княжеском дворце в Белом городе – на мостике через лебединый пруд. Лесияра спустила Злату с рук, а Лебедяна зашептала, показывая в сторону важных, чванно-неторопливых птиц, жеманно приглаживавших перья и на людей не обращавших никакого внимания:
– Смотри, смотри! Лебеди какие!
Злата, вцепившись ручками в нижнюю перекладину перил мостика – до верхней дотянуться ей не позволял малый рост, – во все глаза уставилась на великолепных птиц, а Лесияра молвила дочери:
– Раз Искрен развода тебе не дал, ты всё ещё мужняя жена, а значит, не могу я пока позволить тебе поселиться с Искрой и жить с нею семьёй. Уж не обессудь, милая. Но не тужи: встречам вашим я препятствовать не стану. Излишней опекой тебе тоже докучать не буду, ты у меня уже большая девочка.
– Благодарю тебя, государыня. Всё тобою решено по справедливости, – кивнула Лебедяна со сдержанной грустью.
Приветливо-солнечной улыбкой встретила их новая супруга Лесияры, Ждана. Окружённая детьми, принаряженная, свежая и цветущая, она раскрыла Лебедяне объятия, а Злату поцеловала в щёчку.
– Добро пожаловать домой, Лебедяна, – сказала она. – Матушкой твоей зваться не смею, но надеюсь, что ты меня полюбишь, как сестру.
Давняя обида растаяла в сердце княгини Светлореченской под вешним теплом лучей, струившихся из этих глубоких тёмных глаз с золотисто-янтарными искорками. После всего пережитого не смела Лебедяна осуждать свою родительницу за эту позднюю любовь, осенним яблоком сорвавшуюся ей в руки, поскольку и сама теперь знала, каково это – полюбить вопреки брачным узам, долгу и здравому смыслу.
Любима сперва нахмурилась ревниво, но потом овладела собою и поприветствовала Лебедяну, как положено:
– Добро пожаловать, сестрица. Ты как – в гости к нам или насовсем?
– Мы надолго, – улыбнулась Лебедяна. – А насовсем или нет – это уж как судьбе будет угодно. Вот, познакомься: это твоя племянница Злата… Я её в честь нашей незабвенной матушки назвала. Злата, а это твоя тётушка Любима.
Обе девочки мерили друг друга пристально-изучающими взглядами, пока Злата не застеснялась и не спряталась за материнским подолом. Оттуда она одним глазом наблюдала за тётей, удивляясь, видно, почему сия родственница лишь чуть-чуть старше её.
– А ты быстро у меня растёшь, – засмеялась Лесияра, подхватывая младшую дочку на руки. – Смотри-ка – уже тёткой стала!
За нежный поцелуй и полный обожания взор родительницы юная княжна была, пожалуй, готова смириться с очередным неожиданным пополнением их семейства, собранного под одной крышей. К Ждане она, видимо, пока не спешила питать дочерние чувства, но сестра есть сестра, и Лебедяне девочка благосклонно позволила поцеловать себя в щёчку.
– Любима у нас весьма ревнивая юная особа, а также жуткая собственница в отношении своей родительницы, – с усмешкой сказала Лесияра. – Но она трудится над собою, чтоб стать приветливее и мудрее. Правда же, дитя моё?
Девочка с забавной суровостью выпятила нижнюю губу и насупилась, вызвав у всех лишь улыбку.
– Любовь нашей родительницы я у тебя не отниму, не беспокойся, – шутливо молвила Лебедяна. И пробормотала вполголоса: – Мне б со своей любовью разобраться…
После обеда Лебедяна уложила Злату на дневной сон, но дочка долго не могла угомониться: видно, новое место и знакомство с новыми родичами взбудоражило ей нервы. Разместили её в комнате, смежной с опочивальней Любимы, и юная тётушка пришла посмотреть на укладывание Златы.
– Засыпай давай, – сказала она малышке строгим и наставительным тоном. – Такая мелюзга, как ты, должна после дневной трапезы спать. Вон, Яр уже дрыхнет!
– Да и тебе, сестрица, не мешало бы во сне обед переварить, – улыбнулась Лебедяна.
– Я уже большая, – заявила девочка.
Природа всё-таки взяла своё, и пушистые ресницы сытой и усталой от впечатлений Златы через полчаса наконец сами сомкнулись.
– Уснула, – прошептала Любима. И, лукаво прищурив один глаз, спросила: – А теперь, сестрица, скажи правду: ты что, со своим мужем поругалась?
Лебедяна про себя подивилась женской проницательности юной княжны, а вслух ответила:
– Да нет, просто самочувствие моё уже не то, что прежде. Вдали от Белых гор тяжко мне живётся, вот и отпустил меня супруг в родительский дом – силушкой от родной земли подпитаться.
– Эти сказки ты рассказывай кому-нибудь другому, – хмыкнула Любима, устремив лисий взгляд на старшую сестру, по возрасту годившуюся ей в матери. – А мне можешь сказать всё как есть: мы ж, как-никак, родные с тобою. Ежели боишься, что я проболтаюсь – напрасно. Я не из сплетниц. А мужчин я и сама не очень-то долюбливаю. Взять хотя бы Радятко с Малом… Такие дурни да остолопы – сил моих нет! А хочешь – тайну взамен на тайну? Скажи мне свою, а я тебе свою поведаю. Тогда, коли я проболтаюсь, можешь и ты мою тайну выдать.
– И что же у тебя за тайна? – улыбаясь всё шире, полюбопытствовала Лебедяна. Она не могла налюбоваться на эту прелестную плутовку, смышлёную не по годам – уже настоящую женщину в теле маленькой девочки.
– Нет, ты мне сперва свою скажи, – настаивала Любима.
– Ну ладно, – вздохнула Лебедяна. – Ты угадала: я ушла от своего супруга, потому что… люблю женщину-кошку. Только ты об этом – тс-с! – И княгиня Светлореченская предостерегающе приложила к губам палец.
– Так я и знала! – торжествующе сверкая глазами, громко прошептала младшая княжна. И незамедлительно засыпала старшую сестру вопросами: – А кто она? Как её зовут? А она красивая?
– Звать её Искрой, она очень пригожа собою, а трудится мастерицей золотых и серебряных дел – украшения делает, – сказала Лебедяна. – Ну, так что же? У тебя-то какая тайна?
– У меня-то? М-м, – промычала девочка задумчиво, и невольно закрадывалось подозрение, что «тайну» свою она изобретала прямо сейчас, на ходу. – А я люблю мою телохранительницу Ясну. Когда я вырасту, я стану её женой, вот! Я пока государыне не говорю, потому что ей это не понравится, и она станет ругаться. А этот болван Радятко вообразил, что мне по сердцу он, а не Ясна!
