– Нет, доченька, – твёрдо сказала Лесияра. – Довольно об этом. Давай-ка лучше тебе носик полечим. Уже давно следовало им заняться, а мы всё болтаем…
Уложив дочь, она срезала в саду тонкую веточку, гладко остругала её ножом и ввела Любиме в ноздрю, чтобы нащупать и поставить на место кость. Девочка громко вскрикнула, и Лесияра, вздрогнув, чуть не уронила палочку. Причинять боль своему ребёнку было невыносимо – сердце облилось кровью.
– Ш-ш… Всё, всё, – зашептала княгиня, покрывая быстрыми поцелуями губы, подбородок и щёки Любимы. – Сейчас боль уйдёт… Я только косточку поставлю на место. Не беспокойся, твой носик останется таким же хорошеньким, каким всегда был, когда заживёт.
Держа кость палочкой изнутри и пальцами – снаружи, княгиня сосредоточилась на свете Лалады. Привычное тепло наполнило её, источник света под бровями безотказно питал её силой, которая струилась из пальцев, растворяя боль и восстанавливая всё, что было повреждено. Любима сначала ещё постанывала и хныкала, но постепенно погрузилась в дрёму. Палочка стала не нужна, и Лесияра убрала её, легонько сжимая и поглаживая пальцами нос дочери. Теперь можно было не беспокоиться: через несколько дней всё заживёт.
Укрыв уснувшую Любиму одеялом, она шёпотом подозвала нянек:
– Сидите с нею. Но не будите… Пусть поспит столько, сколько поспится.
Няньки закивали, откланялись и устроились подле Любимы – кто с вышивкой, кто с вязанием. Взяв с собою кувшин с мёдом и кубок, Лесияра напоследок обернулась и бросила на спящую дочку устало-нежный взгляд. Шаг в колышущийся проход – и княгиня обессиленно опустилась на трон в Престольной палате. Наполнив кубок вновь, она погрузила губы в сладкий, слегка охмеляющий напиток. Мятный… И ещё с какими-то травами. Приятный, но слишком сладкий, а Лесияре сейчас хотелось чего-то сурового. По щелчку пальцами к ней уже спешила служанка.
– Пива лучше принеси… Горького, с полынью. – Взмах пальцев с перстнями. – А это забери.
– Будет исполнено, государыня.
Княгиня устало прикрыла глаза, мечтая об изящном полуведёрном бочоночке, придающем душистому и пенистому напитку лёгкий след дуба в запахе и вкусе. Клин крепкой горечи пива сейчас требовался ей, чтобы выбить клин иной горечи – от всего навалившегося.
Высокая кружка с белопенной шапкой была подана ей на золотом подносе. Неподвижные кошачьи пасти жаровен, замершие двумя рядами вдоль стен, тлели огнём, подчёркивая хмельную истому и прислушиваясь к ней – острозубые и остроухие морды.
– Ты устала, государыня…
Нежный, сочувственный голос тронул слух пушистым пёрышком, и княгиня встрепенулась: к престолу шла Ждана. Впрочем, нет – скользила, плыла, как лебёдушка: движения ног почти не было заметно под подолом.
– Как же ты прекрасна, любовь моя, – вымолвила княгиня то, чем было полно её сердце.
Ждана присела на ступеньках, покрытых ковровой дорожкой, глядя на княгиню снизу с робкой нежностью и грустью.
– Ты что-то хотела сказать, лада? Я слушаю тебя. Нет, иди сюда, ближе. – Княгиня протянула ей руку.
Ждана пересела на скамеечку у подножья престола, бережно приняв руку Лесияры в свои тёплые ладони.
– Я всё о Радятко, государыня, – сказала она, смущённо и печально опуская ресницы. – Получается, он избил княжну Любиму… Мал говорит – а он был там и всё видел – что Радятко ударил её сначала по носу, потом в грудь и ударил бы ещё, если бы не Ясна, которая оказалась рядом. Сегодня – день помолвки Дарёны с Младой, но я страшусь завтрашнего дня… Ты прикажешь его наказать? Сечь розгами? Или плетьми? Или… быть может… заключить в темницу?
Отблеск материнского страха в её глазах наполнил Лесияру печалью.
– Ты думаешь, я трону твоего сына, не разобравшись, что с ним? – молвила она. – Помилуй, лада… Кем ты меня считаешь? Может быть, если у твоего мужа и было в обычаях сечь плетьми и бросать в темницу за детскую драку, то здесь – Белые горы, а не Воронецкая земля, и я – княгиня Лесияра, а не князь Вранокрыл.
– Значит, тебе тоже кажется, что с ним что-то странное творится? – проронила Ждана.
– Кажется, – мрачно кивнула Лесияра. – С Любимой вот тоже нелады, но она просто ревнует… После смерти её матери мне казалось, что нужно любить её за двоих, и вот… Кажется, я избаловала её своей любовью. А Радятко… Не знаю, ладушка, тут, по-моему, что-то другое.
– Он стал очень похож на своего отца, – сказала Ждана, тревожно щурясь в сторону жаровни. – Не на Добродана, а на… на Вука. Иногда мне мерещится, будто это Вук смотрит на меня из его глаз. А когда он глядит на тебя, в его глазах столько ненависти, что мне становится жутко. Временами мстится мне, что это – не мой сын, не Радятко… Что его подменили.
– Вук говорил с ним? – спросила Лесияра, допивая пиво и отставляя пустую кружку.
– В том-то и дело, что нет, – вздохнула Ждана, зябко ёжась. – Когда Вук ко мне пришёл, он не захотел взглянуть на Радятко с Малом… А сыновья его даже не узнали: так он изменился. Нет, они не говорили.
– Тебе холодно? Иди ко мне. – Лесияра привлекла Ждану к себе на колени и крепко обняла, укрыв полой плаща.
– Ох, государыня, а если сюда войдут? – смутилась та.
– И что? – усмехнулась княгиня. – Это мой дворец, мой престол… И я могу делать на нём всё, что мне вздумается… Да хоть целовать мою любимую женщину!
Поцелуй с губ Жданы удалось сорвать, но вялый и короткий: та сейчас была озабочена иными мыслями. Княгиня тоже осознавала необходимость подумать обо всех этих тревожных знаках – сопоставить, разобраться, расследовать, но тёплое томление хмеля отягощало и тело, и ум, а сладкая, щекочущая близость любимой настраивала на легкомысленный лад. О делах не думалось, хотелось целоваться.
– Мы разберёмся, – пообещала Лесияра, щекоча дыханием щёки и губы Жданы. – Я этого, конечно, так не оставлю… Мы узнаем, что с твоим сыном. И не только твоим… Твои дети станут моими, милая, когда я назову тебя женой.
Вот, вот они, эти томно-янтарные, тёплые искорки, которые так заводили Лесияру – промелькнули! И тут же спрятались под ресницами.
– Ах, государыня… По закону, я не смогу стать твоей женой, пока не проживу три года врозь с Вранокрылом, – с усталым надломом прозвенел голос, которого княгиня не слышала более двадцати лет.
– Ты в Белых горах, лада, – сказала Лесияра, забираясь пальцами под головное покрывало Жданы и нащупывая там косы в сеточке-волоснике. – Здесь свои законы. Здесь ты можешь начать всё с начала, а прошлое оставить за границей, которую крепко стерегут дружинницы Радимиры.
