– Ты в Белых горах, лада, – сказала Лесияра, забираясь пальцами под головное покрывало Жданы и нащупывая там косы в сеточке-волоснике. – Здесь свои законы. Здесь ты можешь начать всё с начала, а прошлое оставить за границей, которую крепко стерегут дружинницы Радимиры.
Ждана застонала, опустив голову ей на плечо.
– Ладно, это – потом, – прошептала Лесияра. И добавила: – Кажется, я выпила сегодня лишку.
– Ну, так ведь праздник – можно, – улыбнулась Ждана.
– К слову, о празднике, – вспомнила княгиня. – Мы покинули помолвку, даже не попрощавшись… Гости ещё, наверно, не разошлись: любят у нас хорошо погулять, что есть, то есть! Любиму я подлечила – она теперь долго не проснётся, исцеляющим светом Лалады наполненная… Пожалуй, до утра проспит, если не будить. Может, вернёмся в дом Твердяны?
– Права ты, государыня: надо вернуться. А то как-то нехорошо получается, – согласилась Ждана.
Не разъединяя рук, они сошли с престола и шагнули в проход.
***
– Я хочу, чтобы сердце твоё стало подобно светлокрылой голубке – такое же ясное, лёгкое, безмятежное. И чтобы было ко мне доверчиво. Чтоб не боялось меня.
Дарёна поёживалась в горячей воде, погружённая до подбородка, а голову холодило дыхание снежных вершин. Млада в праздничном кафтане задумчиво сидела на краю купели, зачерпывая горстью слёзы чудесной горы и выливая их Дарёне на макушку.
– Прошу тебя, кроткая, добрая, прекрасная Нярина, помоги моей ладе, – шелестел над водной гладью купели её тихий, сосредоточенный полушёпот. – Возьми её печали, а ей дай здоровье… Чтобы светла стала она душой и сердцем, крепка телом, и чтоб поскорее родилось у нас дитя.
Губы Дарёны были сомкнуты, но мысленно она вторила всем словам Млады, сердечно сливаясь с нею в молитве к Нярине-утешительнице. Дрожа мокрыми ресницами, она ловила и впитывала тепло воды, лившейся ей на голову и слезами стекавшей по щекам.
Когда она поднялась, холод сразу пронзил её тысячей ледяных шипов.
– Всё, домой, на тёплую печку, – ласково шепнула Млада, закутывая девушку в плащ и подхватывая на руки.
Из прохода она шагнула не в дом Твердяны, где, должно быть, всё ещё пили, ели и веселились гости, а в свой домик-заставу в лесу. Протопленная печь ещё не остыла, а лежанка на ней была выложена по краям и вокруг изголовья можжевеловыми ветками, которые, полежав в тепле, теперь благоухали своим целебно-горьковатым духом на весь дом. Уложив нагую Дарёну на перину, Млада сама быстро скинула одежду и забралась следом. Ощущая кожей жар длинного, сильного тела женщины-кошки, девушка на мгновение напряжённо застыла в предчувствии надвигающейся неизбежности – и пугающей, и желанной…
– А это – разве не после свадьбы? – ёжась от щекотки, шепнула она.
– Не знаю, как заведено в тех местах, где ты жила, а у нас «это» после помолвки уже можно, – усмехнулась Млада, ласково раздвигая ей колени и устраиваясь между ними. – Главное, чтоб обряд с Кубком благословения был проведён и свет Лалады уже сиял в тебе. Тогда дитя, которое ты зачнёшь, получит её силу. Всё хорошо, ладушка… Всё так, как надо… Не бойся.
Её дыхание раскалённым дуновением заскользило по коже Дарёны – по ключицам, по шее, по подбородку… Их губы вопросительно защекотали друг друга, словно примериваясь, а после крепко и надолго слились. Ловя разгорячёнными ладонями твёрдые выпуклости мускулов на спине и плечах Млады, восхищённо впитывая осязанием изгиб её сильной шеи и путаясь пальцами в крупных чёрных кудрях, Дарёна выбралась из горячего дурмана поцелуя… И, двинув бёдрами, задала вопрос, интересовавший её ещё с самой первой, целебной можжевеловой бани:
– Так всё-таки откуда у вас, дочерей Лалады, берутся дети?
Глаза Млады замерцали лукавыми незабудковыми яхонтами, шелковистая чёрная бровь изогнулась, а уголок губ приподнялся в многообещающей усмешке.
– Хочешь узнать, ладушка? Ну, тогда мне надо спуститься пониже.
К удивлению Дарёны, она слезла с лежанки и, встав на деревянную лесенку-приступь у печки, властно, но мягко притянула девушку за бёдра к себе поближе. Ощутив, как «там» влажно, щекотно и горячо прильнул её рот, Дарёна ойкнула. Цветанка только один раз попробовала сделать что-то подобное, но Дарёне такой способ почему-то не понравился: ей показалось, что это унижает подругу, и она попросила больше так не делать. Сейчас всё было иначе – может быть, потому что Дарёна с тех пор изменилась, а может и оттого, что теперь это делала Млада, совершенно не выглядя при этом покорённой и униженной. Напротив, создавалось плотное, жаркое ощущение, что это она нежно владела Дарёной, а не Дарёна позволяла себя ублажать…
– Да, всё правильно, вот так всё и есть, – приглушённо, всё с тем же лукаво-ласковым изгибом брови отозвалась женщина-кошка, оторвавшись на миг.
И снова – горячее дыхание и ловкий, всепроникающий кончик языка, пока только играющий у входа, но уже ясно и настойчиво обозначивший свои намерения. «Завоеватель» приглядывался, осваивался, ходил вокруг да около, дразнил и ласкал, подготавливал.
– Что ты… делаешь? – покрываясь мурашками дрожи и жаром румянца, пискнула Дарёна. Впрочем, она сама понимала: глупый вопрос…
– М-м… Готовлюсь наполнять драгоценный сосуд, – последовал ответ. – Я люблю тебя, лада…
Удивительно, но это было сродни скольжению на коньках: тот же заострённый, летящий восторг, невообразимая ширь размаха и устремлённость вперёд, к далёкой серебристой цели, озарённой светом. Живое, подвижное и длинное тело «завоевателя» горячо заполнило Дарёну, своим кончиком вызывая в ней ослепительные, поющие отклики, а спинкой поддерживая полёт на должной высоте. Уже не разбиться, не провалиться под лёд: нарастающее счастье сосредотачивалось внутри пульсирующим очагом. «Завоеватель» праздновал победу. Он ни на миг не замирал, неутомимо пробирался вглубь, исследуя Дарёну; ласковый, но сильный, напористый и тугой, он действовал внутри, приводя девушку к грани нестерпимо-сладкого, выжигающего нутро, огромного, крылатого «а-а-а…» Грань лопнула тысячей сверкающих осколков, крик вырвался одновременно с тёплой струёй… Победный прыжок с переворотом вокруг себя? Нет, прямое попадание в заветную светлую цель на линии меж небом и бесконечностью.
Роняя Дарёне на живот перламутровые тягучие капельки с губ, Млада смотрела на неё затуманенно-нежными, устало-влюблёнными глазами. Она пошатывалась, её голова клонилась, как сонный цветок, пока не уткнулась щекотно носом в пупок Дарёны. Казалось, у женщины-кошки не осталось сил даже забраться обратно на лежанку, но она превозмогла себя, оттолкнулась, подтянулась и перекинула своё тело через Дарёну.
