Радость братьев была немногословна, в основном она выразилась в посветлевших взглядах. Радятко между тем настороженно поглядывал в сторону Млады. Меч его так и остался в стене дома знахарки, и без него он чувствовал себя, по-видимому, не так уверенно.
– Это Млада, ребятки, – сказала Ждана. – Она – дочь Лалады. Женщина-кошка из Белых гор. Не смотри так, Радосвет… Млада – друг, опасаться её не нужно, я знаю её уже давно. Малушка, достань-ка скорее горшок, который мы взяли из дома Малины… Младе очень нужен этот отвар.
Мал услужливо бросился за горшком, а Ждана заглянула внутрь колымаги: Яр спал на сиденье, укутанный полушубком. «Что-то он всё время спит. Странный, нездоровый сон», – тревожно подумалось Ждане. Но уж лучше сон, чем…
– Вот! – Мал радостно протягивал горшок со снадобьем против хмари. На Младу он поглядывал с робким, но дружелюбным любопытством.
Ждана раскутала посудину, понюхала. Крепкая горечь ударила ей в нос.
– Не знаю, поможет ли, – проговорила она, протягивая горшок Младе.
– Сколько дней настаивался? – спросила та, снимая с лица повязку.
– А не знаю, – вздохнула Ждана. – Когда мы приехали сегодня утром к знахарке, он стоял на огне, а потом она его убрала с печи и укутала. Видимо, и полдня не прошло.
– Ему надо семь дней стоять в тёплом месте, – сказала Млада. – Остыл уж… Думаю, мало толку от него сейчас. Но что есть, то есть.
Она поднесла горшок ко рту и долго пила, роняя капли на грудь. Поморщившись и утерев губы, крякнула:
– Ух… Надо же, и правда – яснень-трава! Однако, не дозрел отварчик ещё, в готовом горечь мягче. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Спасибо и за такой.
Смочив отваром повязку, она снова обмотала рот и нос, подмигнула Малу. Брови у мальчика поползли вверх, а лицо озарилось неуверенной улыбкой – неокрепшей и грустноватой. Глядя на это, Ждана вздохнула: будет неудивительно, если после всего пережитого он надолго разучится смеяться… Впрочем, ещё не нашлось человека, с кем открытый и добрый Мал не поладил бы. С Радятко было сложнее, к его заковыристому норову не всякий мог приспособиться и расположить его к себе. Вот и сейчас мальчик следил за женщиной-кошкой исподлобья, недоверчиво и пристально, ловя каждое её движение в ожидании подвоха.
– А тут у нас кто? – Млада по-кошачьи бесшумно забралась в колымагу и склонилась над малышом.
– Это Яр, – прошептал Мал, прикладывая палец к губам. – Ш-ш… Спит он. Хворый…
– Я потихоньку, – Млада также перешла на шёпот.
Она долго всматривалась в личико ребёнка, осторожно касаясь пальцами его растрёпанных волос и горящих лихорадочным румянцем щёк. Особенно её насторожила царапина. Ждана, замерев, мучительно считала вдохи и жила от одного удара сердца до другого… Надежда, что всё можно исправить и прогнать нависшее над сыном чёрное крыло Маруши, теплилась в ней крошечным свечным пламенем.
– Плохо дело, – неутешительно заключила Млада. – Глотошная, говоришь? Хворь-то можно было бы вылечить, а вот это… Похоже, кто-то одно зло заменил другим, худшим.
– Это Северга его оцарапала, – тихо проронил Мал. – Мы остановились в деревне у знахарки, которая согласилась его лечить, но Северга её конём затоптала. Пообещала матушке, что вместо Малины вылечит Яра, а сама вот что сделала… Сказала, что хворь была смертельная, и иначе Яра не спасти. И теперь, если его ранить, он превратится в оборотня.
– Что за Северга такая? – нахмурилась Млада. – Чего ей от вас было нужно?
Пришлось Ждане поведать историю с корзиной яиц, только при этом она называла Добродана Вуком и избегала при мальчиках упоминать о том, что он приходился ей первым мужем, а им – отцом. Лицо Радятко во время этого рассказа застыло мраморной маской, замкнутой и непроницаемой. По коже Жданы пробежал жутковатый морозец: ей на миг показалось, что в юном, светлом лице сына, как в водном зеркале, отразился смуглый бритый образ Вука с жёлтым лютым огнём в глазах. Впрочем, стоило ей перевести взгляд на женщину-кошку, а потом обратно на Радятко – и наваждение исчезло, но неуютное ощущение, будто Вук незримо наблюдает за ними, прячась где-то за самым мрачным и толстым стволом, осталось.
– Неспроста это, – выслушав, задумчиво проговорила Млада. – Значит, твой побег псам на руку: вряд ли они стали бы помогать тебе просто по доброте душевной.
Ждана задала вопрос, волновавший её больше всего:
– Скажи, с этим можно что-то сделать? Как-то убрать это из Яра? Царапинка-то ведь совсем небольшая…
– Не знаю, – призналась Млада. – Увечья, нанесённые Марушиным псом, неизбежно заканчиваются превращением в такую же тварь. От большой раны оно происходит на третий день, царапина же действует не сразу. Она как бы заражает человека хмарью, которая дремлет до поры до времени… А вернее сказать, до первой раны. Если человек не будет ранен, он может так и не стать оборотнем. Вот только как от ран всю жизнь беречься станешь? Вряд ли такое возможно.
Пламя надежды, и без того размером с ноготь, угасло, наполняя душу Жданы горьким дымом.
– Значит, никак? – шевельнулись её разом пересохшие губы.
Рука Млады ласково сжала её помертвевшие пальцы, в синих глазах отразилось сердечное и грустное сострадание.
– Надо ещё у старших поспрашивать, – сказала женщина-кошка мягко. – Ты погоди отчаиваться. Может, я и не всё знаю.
Она впрягла лошадь и заменила Цветанку на козлах. Её присутствие подействовало на Ждану как успокоительное зелье: тёплая сила чёрной кошки окутала её плечи пушистым воротником, отогревая и обнадёживая. Казалось, все дорожные ужасы остались позади, и больше никакая напасть не могла угрожать им, пока твёрдая рука Млады правила лошадьми. Только царапина Яра была источником тревоги и мук. Ночь уже начинала опутывать лес тёмно-синими космами сумрака и выпучила в окошко дверцы холодно-белый рыбий глаз луны в расчистившемся небе.
Радятко тем временем переваривал впечатления от встречи с женщиной-кошкой из «сказок» о Белых горах, которые мать рассказывала перед сном.
– Матушка, а как у дочерей Лалады появляются дети? – спросил он без обиняков. – Если они – женщины, то для этого им нужен мужчина. У людей ведь так. А у них?
– Им мужчина не нужен, они сами… гм, могут это, – ответила Ждана, чувствуя лёгкий жар румянца на щеках.
