План работал целых четыре дня. Эндрю сказал Мей, что на работе страшная запарка и ему придется проводить там больше времени. Что было отчасти правдой. Контролируя и ограничивая свое общение с мисс Мей Поллард, Эндрю уже не чувствовал себя подвешенным над пропастью. Но его все еще одолевала смертельная усталость. На работе скопилось столько дел, что ему приходилось спать даже меньше, чем тогда, когда он жил у Мей. Возможно, это было к лучшему. Хроническая усталость делала его бесчувственным. А бесчувственность — неплохая вещь. Если бы не чувство вины, которое росло в нем, он мог бы сказать, что наконец-то держит ситуацию под контролем.
Но грозовое предупреждение, прозвучавшее по радио на пятый день, положило конец всему. Хотя она всегда пыталась скрыть это, по прошлому лету Эндрю знал, что Мей ужасно боится грозы. А тут еще и чувство вины в недвусмысленных выражениях твердило ему, что он совсем забросил Мей.
Тяжелые тучи, которые давно собирались над горами, перевалили через вершины, и темная масса приближалась, подгоняемая жутким ветром. Эндрю видел, как между тучами сверкают молнии. Становилось все темнее и темнее. Гроза обещала быть грандиозной.
Первые капли зашлепали по ветровому стеклу, когда Эндрю втискивал машину на свободное место перед домом, а когда вбежал в вестибюль, огромный, во все небо, зигзаг молнии прорезал темное небо. Однако только секунды через четыре вдали прокатился раскат грома.
В вестибюле несколько человек ожидали лифта, поэтому, перескакивая через две ступеньки, он устремился вверх по лестнице. Даже воздух на лестничной клетке, казалось, был заряжен приближающейся грозой.
Квартира тонула во мраке, усугубляемой гнетущей тишиной. На мгновение Эндрю решил, что и мать, и ребенок спят, но тут же услышал хныканье, доносившееся из детской. Бросив пиджак на спинку стула, он пересек гостиную.
Когда он вышел в коридор, знакомые звуки усилились. Эндрю задержался перед приоткрытой дверью в детскую и увидел Мей. Его сердце перевернулось. Она меняла подгузник сыну, а тот вопил вовсю, суча ручками и ножками.
Но не сын приковал его внимание, а Мей. Она выглядела совершенной развалиной — опухшие глаза, отечное лицо, — и даже в сумерках было видно, что она долго плакала. У него засосало под ложечкой. Что-то случилось. И что-то плохое. Тут Мей принялась утешать сына, и по ее лицу опять заструились слезы. И были в ее тоне и в торопливых, лихорадочных словах такие вымученность и опустошенность, что это заставило Эндрю молча замереть в полутьме.
— Тише, солнышко. Тише. Мама старается, как может. Знаю, ты думаешь, я бросила тебя одного, но я просто задремала и не слышала. Я никогда не оставлю тебя, ни за что. Я буду заботиться о тебе, пока ты не станешь таким же большим, как папа. Хорошие мамы никогда не бросают своих деток.
Положив малыша на одну руку, Мей внезапно другой закрыла лицо, ее тело содрогнулось от рыданий. Именно в это мгновение в мозгу Эндрю что-то щелкнуло, и все части головоломки сложились в одну ужасающую картину. Он понял. Он окончательно все понял: Мей была сиротой.
Он давно должен был об этом догадаться. Но не догадался. Потому что был так поглощен своей ущемленной мужской гордостью, что не видел дальше собственного носа. Эндрю скривился от отвращения к себе. Боже, как он был слеп!
Внезапно другая догадка осенила его. Если он так страдал от уязвленной гордости, то что же говорить о мисс Мей Поллард, для которой гордость служила защитными доспехами? Она, возможно, и выжила-то только благодаря гордости. Если Мей обнаружит, что он стал свидетелем этой сцены, то почувствует себя крайне униженной. А он вовсе не хотел заставлять ее испытывать чувство стыда.
Подталкиваемый этой единственной мыслью, он повернул обратно, бесшумно миновал коридор, забрал свой пиджак и столь же бесшумно вышел из квартиры.
Эндрю шел под дождем, опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, так стыдясь себя самого, что не мог бы оторвать взгляд от мокрого тротуара, даже если бы это очень потребовалось. Все лежало на поверхности — ему только надо было открыть глаза и увидеть.
Ее маниакальная аккуратность. Неукоснительное следование суровым принципам, которые она установила для себя. Да, мисс Мей Поллард подавала всевозможные сигналы. И сиротство все объясняло. Ее боязнь влюбиться в него. Разрыв их отношений. Нежелание говорить о своей семье. Даже стремление к тому, чтобы сын знал своего отца, чтобы Алекс носил фамилию Макги. Даже то, почему она оттолкнула от себя детский альбом. Дело не в альбоме, а в пустой страничке, на которой должно было разместиться генеалогическое древо матери. Каждое новое откровение, посещавшее его, звучало обвинением, заставляло Эндрю морщиться, словно от невыносимой боли. Каким же он был толстокожим болваном! Неудивительно, что Мей порвала с ним.
Пришло время наконец-то проснуться и действовать. Потому что одно было для Эндрю сейчас очевидно: он ни за что не оставит эту женщину. Только не теперь. Не после того как собраны все части головоломки. Не после того как он увидел ее, совершенно разбитую, опустошенную, в детской. Он так хотел утешить Мей, что почти физически ощущал ее в своих объятиях, но сначала нужно было заслужить это право. И может быть — только может быть, — это станет их вторым шансом.
Когда Эндрю повернул назад, дождь уже закончился, и, подходя к дому Мей, он обнаружил, что даже успел немного обсохнуть. Только вот в ботинках хлюпало, и ему пришлось оставить их за дверью квартиры.
Мей сидела на диване и кормила ребенка. Она была похожа на привидение — бледная, с тенями под глазами, — и в ней чувствовалась глубокая удрученность. Однако ей удалось выдавить слабую улыбку при виде него.
— Ты похож на утопленную крысу.
Эндрю криво улыбнулся.
— Я и чувствую себя как утопленная крыса, попавшая сюда прямо из мусорного ведра.
Он повесил влажный пиджак на стул, затем отправился в детскую и переоделся в спортивный костюм. Возвращаясь в гостиную, Эндрю остановился в дверях, пристально глядя на Мей. Интересно, как она изложит свою историю, когда придется — а он в этом не сомневался — рассказать ее сыну. И еще попытался представить, что должен чувствовать ребенок, когда мать бросает его. Или каково это — расти, зная, что ты один в целом свете.
Обругав себя за то, что опять наблюдает исподтишка, Эндрю вошел в комнату и устроился на противоположном диване. Положив ноги на кофейный столик, он задал вопрос, который Мей наверняка ожидала услышать.
— Как прошел день?
Малыш заснул, и она вымученно улыбнулась Эндрю.
— Не лучшим образом.
