«Уж не колдунья ли нас запутала? – злились они. – Вот дрянь зеленоглазая!»
Впрочем, Берёзка ещё не считала себя настоящей ведуньей. Дуновение с уст бабули, коснувшись её лба, осело под сердцем незримым грузом, который девушка ощущала в себе всегда. Его смутное присутствие накладывало отпечаток на каждый её день, лисьей тенью кралось за ней, подглядывало из тёмного угла… Всё, что Берёзка умела – это прясть и вышивать, вкладывая в узор всё тепло своего сердца, а потому отдавалась домашней работе всецело. Семья мужа приняла её хорошо: между свекровью и невесткой не возникло никаких бабьих дрязг, напротив – Милева взяла Берёзку под своё материнское крыло, а Стоян стал ей за отца. В каждодневных хлопотах Берёзка успокаивала сердечную тоску, вычёркивая Зайца из своей жизни. Истинная суть синеглазой воровки, притворявшейся парнем, делала страсть Берёзки неправильной, неестественной, пугающей. В ней порой фыркало колючим ёжиком возмущение, но сердце восставало против разума, и поединок этот не закончился и после свадьбы с Первушей. Сердце всё прощало и всё оправдывало: даже если Цветанка-Заяц и убила Ярилко – значит, было за что. Ребята рассказывали, что главарь воровской шайки толкнул бабулю, и та, упав, разбила себе голову, а потом сгорела в каком-то колдовском огне…
Вышивая рубашки для Первуши и Стояна, с каждым стежком Берёзка избывала свою тоску по дерзким синим глазам. Она пыталась полюбить молодого мужа, но в груди тлело к нему лишь грустное тепло дружбы, а не женская страсть к мужчине, и на задворках её души ночным татем маячили угрызения совести. Вот так, без вины виноватая, всю свою нерастраченную нежность она вкладывала в узоры по рукавам, вороту и подолу мужней рубашки – чтоб хворь его обходила стороной, а работа спорилась и кипела в руках…
И работа кипела. Приданое Берёзки – клад, найденный в лесной пещере – пошло в дело: Стоян выстроил новый большой дом, расширил мастерскую. С утра до вечера там вытачивались ложки, миски, чарки, блюда, ковши, братины; Стоян был искусным резчиком по дереву, и утварь украшали затейливые узоры, которые его сын расписывал красками. Всей душой Берёзка желала мастерам процветания, и её пальцы сами пряли волшбу, а игла воплощала замысел в жизнь. Надев вышитые Берёзкой рубашки, Стоян с Первушей шли на работу, и там светлое, чуть грустное чудо, зародившееся в сердце юной рукодельницы, находило выход: тёплой, красивой, душевной получалась посуда, и покупали её охотно.
Однажды к ним пожаловал сам посадник Островид. Стоян оробел сперва, решив, что у городских властей есть к нему какие-то нарекания, но глава Гудка рассеял его опасения:
«Прослышал я, что твоя посуда – особая. Болтают люди, будто еда в ней кажется вкуснее, чем она есть на самом деле! Покупать пока не стал – решил сам изведать, правда ли это, да и самому мастеру заодно в глаза глянуть. Глаза у тебя хорошие, честные. А ну-ка!»
Посадник решил провести опыт: брякнул на стол принесённую с собой золочёную чашку, а рядом с ней велел поставить деревянную миску, сделанную Стояном. По его приказу слуги притащили из повозки горшок каши с мясом, укутанный для сохранения тепла одеялом. Ох и знатная была каша – густая, обильно сдобренная маслом и распространяющая вокруг себя сытный дух! Юный расторопный отрок на глазах у седобородого, напыщенного владыки шлёпнул её черпаком из горшка сперва в богатую, сверкающую каменьями посудину, а затем – в простую, выточенную умелыми руками Стояна. При опыте присутствовало всё семейство мастера: Милева с младшими дочерьми, Первуша, Драгаш и Берёзка. Стоян, забрав в руку рыжеватую с проседью бороду, держался со спокойным достоинством, но в глубине его глаз мерцала искорка волнения: как-то покажет себя его посуда? Неужто правду говорит молва, и сделанная им утварь действительно такая чудесная?
Достав золотую ложку, Островид зачерпнул каши из своей дорогой чашки, задумчиво прожевал мясные волоконца, сглотнул. Когда он собрался отведать из Стояновой посуды для сравнения, мастер протянул ему деревянную расписную ложку:
«Возьми эту, владыка. Ежели из моей миски ешь, так и ложкой моей же».
«Справедливо», – согласился посадник.
Он зачерпнул деревянной ложкой кашу, взял в рот, жевнул пару раз… Его лицо просияло довольством, брови изумлённо взлетели вверх, и он, схватив миску, принялся за обе щеки уписывать вкусное варево – только за ушами трещало. Отец и сын переглянулись радостно, но робко: уж не шутка ли всё это? Однако Островид велел подать ещё и жареного гуся, и опыт повторился с тем же успехом: попробовав кусочек из своей посуды весьма сдержанно, из миски Стояна он слопал всё с восторгом, дочиста обсосал косточки и облизал жирные пальцы.
«Ну, мастер, уважил! – сыто отрыгнув, промолвил посадник. – Никогда так вкусно не ел прежде… Вроде и каша, и гусь одни и те же, ан нет! Вкус-то – другой. В кои-то веки слухи не врут! Уж не знаю, как ты эту расчудесную посуду делаешь, но я хочу закупить её у тебя для своего дома».
Островид пожелал приобрести триста мисок, шесть сотен ложек, двести ковшей, сотню братин, три с половиной сотни чарок – и для себя, и для своих дружинников и гостей. Он скупил всё, что было у Стояна в наличии, а остальной товар велел привезти, как только тот будет готов, но не позднее, чем через десять дней.
«Не сумлевайся, господин, всё сделаем в срок!» – заверил его обалдевший от счастья ложкарь. Ещё бы: не каждый день на него сваливался такой огромный заказ, и прибыль суливший немалую.
Как только высокопоставленный покупатель отъехал, Стоян ухарски взмахнул рукой:
«И-эх! А ну, мать, лучший мёд ставь на стол! Это надо отметить!»
«А не рано ли отмечать взялся? – сдвинула брови Милева. – Ты заказ-то сперва выполни…»
«Выполню, куда ж я денусь! – засмеялся ложкарь. – Будь я проклят, ежели упущу такую выгоду! Но это – завтра. А сейчас… – Он подмигнул дочерям: – Ну, девки, что встали? Тащите мёд – видите, у матушки вашей ноги к полу приросли на радостях! Первушка! Нынче – гуляем, а на работу – утром!»
Однако обмывание сделки затянулось на целых три дня, а остальные семь Стоян с раннего утра до ночи пропадал за работой вместе с Первушей и подмастерьями. Сделать за седмицу столько посуды – задачка не из лёгких, настоящий вызов! Однако они справились, и точно в срок заказчику был отгружен весь недостающий товар.
Дела пошли в гору. Слава о чудо-посуде (говорили, что помимо улучшения вкуса еды и питья та ещё и приносила удачу) покинула пределы Гудка, и Стоян стал сбывать свои изделия купцам, а те развозили их по другим городам. Сперва мастеровые ума не могли приложить, что или кого им следовало благодарить за такое счастье; они полагали, что обязаны им исключительно своему искусству, но мудрая Милева, кивнув в сторону занятой прядением Берёзки, молвила мужу однажды вечером:
