С Люси он мог часами сидеть в молчании. А мог болтать, как сорока. Сказать какую-нибудь глупость и не переживать. Заниматься любовью всю ночь напролет или несколько недель просто обнимать ее во сне.
Это неважно. Все неважно, потому что они оба знали, что любят.
– Я не смогу жить без тебя, – выпалил Грегори. Черт побери, он молчал целый час, и это все, что он сумел придумать? – То есть, смогу, потому что придется, но это будет ужасно, и, честно сказать, справлюсь я плохо. Я хороший отец лишь потому, что ты такая замечательная мать.
Если она умрет…
Грегори плотно зажмурился, пытаясь отбросить эту мысль. Он так старался не думать об этих трех словах.
Три слова. Обычно под ними подразумевается «Я тебя люблю», а не…
Он сделал глубокий прерывистый вздох и попытался подумать о чем-то другом.
В приоткрытое окошко дул легкий бриз, и Грегори услышал радостный крик снаружи. Один из его детей – судя по голосу, сыновей. День выдался солнечным, и дети, наверное, играли в догонялки на лужайке.
Люси любила смотреть, как они носятся на свежем воздухе, и сама бегала с ними, даже когда была уже на сносях и переваливалась, словно утка.
– Люси, – прошептал Грегори, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Не оставляй меня, умоляю, не покидай!
– Им ты нужна больше, – выдавил он, передвинувшись так, чтобы держать ее ладонь обеими руками. – Наши дети нуждаются в тебе сильнее. Ты же знаешь это. Хоть в жизни не скажешь, но ты знаешь. И мне ты необходима. Мне кажется, тебе и это известно.
Однако жена не ответила и не пошевелилась.
Но дышала. Слава богу, хотя бы дышала.
– Отец?
Грегори вздрогнул, услышав голос старшей дочери, и быстро отвернулся, чтобы взять себя в руки.
– Я пришла посмотреть на малышек. Тетя Гиацинта разрешила, – пояснила вошедшая Кэтрин.
Он кивнул, но не ответил.
– Они миленькие. Я о младенцах, а не о тете Гиацинте.
К своему сильному изумлению, Грегори улыбнулся.
– Да, тетю Гиацинту нельзя назвать милой.
– Однако я все равно ее люблю, – выпалила Кэтрин.
– Знаю, я тоже, – ответил он, наконец повернувшись к дочери. Его Кэтрин была воплощением преданности.
Кэтрин подошла и остановилась в изножье кровати.
– Почему мама все еще спит?
Грегори сглотнул.
– Ну, она очень устала, лапочка, роды и так нелегкое дело, а тут еще и вдвойне.
Кэтрин серьезно кивнула, но он не знал, поверила ли ему дочь. Она, нахмурив брови, смотрела на мать: не слишком обеспокоенно, но с изрядной долей любопытства. Наконец она заметила:
– Мама побледнела.
– Ты уверена? – спросил Грегори.
– Она белая как простыня.
Он и сам так считал, но попытался не показать своего беспокойства:
– Возможно, немного бледнее обычного.
Кэтрин посмотрела на отца и устроилась в кресле рядом. Она сидела прямо, чинно сложив руки на коленях, и Грегори не переставал дивиться чудесной дочке. Почти двенадцать лет назад на свет появилась Кэтрин Хейзел Бриджертон, и Грегори стал отцом. В ту же секунду, как взял ее на руки, он осознал, что это его истинное призвание. Младший сын, которому никогда не достанется титул, и который никогда не хотел стать ни военным, ни священником, занял свое место благородного фермера и родителя.
Посмотрев на малышку Кэтрин, в ее темно-серые, еще не поменявшие цвет младенческие глаза, он понял, для чего существует в этом мире, и осознал свое предназначение… именно тогда. Он обязан воспитать это маленькое чудесное создание, защищать ее и заботиться о ней.
Грегори обожал всех своих детей, но у него навсегда останется особая связь с Кэтрин, потому что именно она показала ему его предназначение.
– Остальные дети захотят ее увидеть, – заметила она, опустив глаза вниз и покачивая правой ногой взад-вперед.
– Лапочка, маме нужен покой.
– Знаю.
Грегори ждал, что еще она скажет, пусть Кэтрин и не поделится с ним всем, что у нее на уме. Ему казалось, что это именно старшей дочери хотелось увидеть маму, посидеть на краешке постели, посмеяться, похихикать, а затем подробно рассказать о прогулке на природе с гувернанткой.
Другие дети помладше, возможно, не понимали, что происходит.
Однако Кэтрин всегда была очень близка с Люси. Характером мать и дочь походили друг на друга как две капли воды, хотя внешность их разнилась как небо и земля: Кэтрин была на удивление похожа на свою тезку, невестку Грегори, нынешнюю виконтессу Бриджертон. Это казалось тем более странным, что обе Кэтрин не являлись родственницами по крови, и тем не менее у обеих были черные волосы и овальное лицо, а также одинаковый разрез глаз, хотя цвет их все же отличался.
Однако в душе Кэтрин – его Кэтрин – была совсем как Люси. Она обожала порядок и любила все классифицировать. Если бы она могла рассказать матери о вчерашней прогулке на природе, то начала бы с увиденных цветов. Пусть не вспомнила бы все из них, но точно бы знала их количество по оттенкам. И Грегори бы не удивился, если бы позже к нему пришла гувернантка и сообщила, что Кэтрин настойчиво требовала пройти еще милю, чтобы число «розовых» совпало с «желтыми».
Его Кэтрин требовала справедливости во всем.
– Мимси сказала, что малышек назовут в честь тетушек Элоизы и Франчески, – выпалила старшая дочь, помахав ногой тридцать два раза.
(Грегори подсчитал. Невероятно! Он с каждым днем все больше становился похож на Люси.)
– Мимси, как обычно, права.
Из всех знакомых Грегори няня и кормилица его детей Мимси была первой кандидаткой на канонизацию.
– Однако она не знает, какие у них будут вторые имена.
Грегори нахмурился:
– Кажется, мы еще не решили.
Кэтрин посмотрела на него, нервируя своей прямотой.
– Мама уснула до того, как вы выбрали?
– Э-э, да, – ответил он, отводя взгляд. Гордиться тут было нечем, но только так он мог удержаться от слез в присутствии ребенка.
– Мне кажется, одну из них следует назвать Гиацинтой, – заявила Кэтрин.
Грегори кивнул.
– Элоиза Гиацинта или Франческа Гиацинта?
Кэтрин задумчиво поджала губы, а потом решительно ответила:
– Франческа Гиацинта звучит очень мило, однако…
Грегори ждал, пока дочь закончит мысль, но после недолгого молчания все же повторил:
– Однако?..
– Слегка вычурно.
– Этого вряд ли избежишь с таким именем, как Гиацинта.
– Верно, но что если сестричка не вырастет милой и изящной? – задумчиво спросила Кэтрин.
– Как твоя тетя Гиацинта? – прошептал Грегори. Он не мог этого не сказать.
– Она ужасно энергичная, – ответила девочка без тени сарказма.
– Ужасно энергичная или внушающая ужас?
– Ой, нет, только энергичная. Тетушка Гиацинта совсем не страшная.
– Только не говори об этом ей.
Кэтрин недоуменно моргнула.
– Думаешь, она хочет быть страшной?
– И энергичной.
– Очень странно, – прошептала девочка. И, посмотрев на отца блестящими глазами, добавила: – Полагаю, тетушка Гиацинта обрадуется, если малышку назовут в ее честь.
Грегори улыбнулся. По-настоящему, а не для того, чтобы успокоить ребенка.
– Да, разумеется, обрадуется, – прошептал он.
– Она, наверное, полагала, что до нее очередь не дойдет, – продолжала Кэтрин, – ведь вы с мамой называли детей по порядку. Мы все знали, что следующая девочка станет Элоизой.
– И кто мог знать, что у нас родятся близнецы?
– Даже в этом случае остается еще тетушка Франческа. Для того, чтобы использовать имя тети Гиацинты, маме пришлось бы родить тройню.
Тройню. Грегори не был католиком, но все равно едва сдержался, чтобы не перекреститься.
– И все они должны были оказаться девочками, что, по-моему, математически невозможно, – добавила она.
– Ты права, – прошептал отец.
Кэтрин улыбнулась, вызвав улыбку у Грегори, и они взялись за руки.
– Я тут подумала… – продолжала она.
– О чем, лапочка?
– Если у Франчески второе имя будет Гиацинта, тогда Элоизу можно назвать Люси. Ведь наша мама – самая лучшая на свете.
