— Как угодно, — говорит он, вставая и хлопая меня по затылку. — Как бы там ни было.
24 ДЕКАБРЯ 2010 ГОДА
— СТРАХ СМЕРТИ СЛЕДУЕТ ЗА СТРАХОМ ЖИЗНИ.
Человек, который живет полной жизнью, готов умереть в любой момент (Марк Твен).
В канун Рождества мне сообщили, что мама умерла. Один из консультантов вызывает меня в свой кабинет и усаживает. Он сообщает новости в спешке, стремясь вернуться домой к своей функционирующей семье, но использует выражение нахмуренного лба, которое должно выражать сострадание.
Он грустит по мне? Я не знаю.
Кого это волнует?
Мне двадцать два года, и я полностью сирота.
Я убил своего папу, и теперь моей мамы тоже нет. Сбита перепаханным автобусом на обратном пути после отправки мне марок. Дождь. Туман. Водитель автобуса работал сверхурочно, чтобы у его детей были подарки под рождественской елкой. Усталость. Потеря контроля.
Впрочем, остальное вы знаете.
Консультант спрашивает меня, не хочу ли я увидеть священника. Поплакать немного. Много молиться. Молиться. Ха! Молиться кому? Никто никогда не слушает меня наверху. Мои молитвы остаются глухими, где бы они ни находились. Рай, ад или сама земля, на которой я живу.
Сжав волосы у основания, я качаю головой в ответ.
Я провожу ночь в своей постели, глядя в потолок.
Не моргая.
Не плача.
Не в силах присоединиться ко всем внизу для участия в рождественской чехарде.
И я совсем один.
НЕЙТ
Я опускаю солнцезащитные очки и закатываю пальцами нижнюю губу, глядя в заднее стекло.
Да, это определенно они.
Стелла сливается с шоссе, когда я пытаюсь сбить фургон Ford Econoline 1970 года выпуска. Белый, ржавый и подходящий для этих засранцев. Я замечаю его через пару машин позади меня. Лица, смотрящие на меня через заднее зеркало, незнакомы, но все же узнаваемы.
Я могу заметить Арийского Брата за много миль, так как он так долго находился в тюрьме. Два больших розовых мужчины. Толстые, татуированные и простые на вид.
Я не могу привести их к себе домой. Надо избавиться от них где-нибудь по пути.
Черт, я думал, Годфри сказал, что он был в курсе этого дерьма.
Выезжая на I-5, я низко наклоняю голову, так что мой затылок прикрывается мягким сиденьем. Ругаясь себе под нос, я бросаю взгляды, чтобы оценить, сколько других машин я могу обойти, не вызывая подозрений. Мой пульс бешено колотится в ушах, заставляя кровь бурлить в жилах. Трясущиеся, влажные пальцы душит мой руль. Я нажимаю на педаль газа, пока моя нога не коснется пола. Фургон следует близко позади. Теперь до него всего одна машина. Уже десять вечера, слишком поздно для пробок, и шоссе пустое, если не считать нескольких случайных машин, ползущих по пути к месту назначения.
Дерьмо.
Я бросаю взгляд с дороги обратно на фургон, и из окна пассажирского сиденья высовывается крупный парень с татуировкой на щеке. Тогда я вижу это. Винтовка. Чертова винтовка.
Двойное дерьмо.
Он наводит винтовку на меня, один глаз зажмуривается, другой смотрит на мою голову. Я с трудом сглатываю и резко поворачиваю направо, меняя полосу движения. Если я не выберу следующий правый выход, мне конец.
Годфри, ты лживый подонок. Ты отпустил их, или у тебя никогда не было власти над ними?
Это вопрос, с которым мне придется иметь дело, если я выберусь отсюда живым.
Я сворачиваю на съезд и ускоряюсь со всем, что у меня есть. Стелла начинает трястись до такой степени, что все гремит. Неохотно старый фургон меняет полосу движения, чтобы следовать за мной по извилистой дороге, вползающей в покрытые зеленой травой холмы пустоты.
Тройное дерьмо.
Я не мог бы предоставить им лучшего места, чтобы стрелять в меня. Все, что мне осталось, это ткнуться гребаным лбом в их ствол в этот момент.
Фургон умудряется врезаться мне в заднюю часть, и моя машина толкается вперед. Я безуспешно пытаюсь ускориться. Все. «Такома» достиг своего предела. Далее следует еще один удар, на этот раз сильнее. Моя задница отрывается от сиденья, мое тело подпрыгивает вверх. Третий удар, и на этот раз Стелла отброшена на несколько футов вперед. Мне нужно остановить эту погоню, прежде чем они перевернут меня и пристрелят.
Поэтому я меняю тактику.
Я поворачиваю налево из ниоткуда, въезжая в высеченный холм, и возвращаюсь назад, чтобы моя машина оказалась лицом к их машинам, скрытая метелью пыли и гравия.
Давайте. Поиграем. Блядь. В. Курицу.
Эти люди хотят убить меня, а я? Я позволю им. Они могут не сдаться, но и я не сдамся. Легко проиграть свою жизнь, когда тебе не на что жить.
Время игр, ублюдки.
Увеличивая обороты двигателя, я нажимаю на педаль газа с такой силой, что мышцы на ногах напрягаются, и мой грузовик галопом мчится в их направлении. Все, что я вижу, это красное. Все, что я чувствую, это вкус их крови на кончике моего языка.
Быстрее.
Быстрее.
Ближе.
Ближе.
Наконец водитель сворачивает вправо, и фургон врезается в густой куст. Из его двигателя валит черный дым.
Старость фургона настигла его. Им конец. Их автомобиль в жопе.
Пришло время разрушать и править.
Я распахиваю дверь и, пошатываясь, выхожу из Стеллы, спешу к своему чемодану и вытаскиваю деревянную метлу. Это единственное оружие, которое у меня есть. Чертова метла. Но она длинная, и я ломаю ее пополам о колено, так что теперь у нее два острых края.
Подойдя к фургону, я вытаскиваю парня, сидевшего на пассажирском сиденье, с винтовкой, и бросаю его тяжелое оружие за спину, подальше от его досягаемости.
— Кто тебя послал? — Мой плевок попадает ему в лицо, когда я вытаскиваю его на травянистый холм. Он извивается влево и вправо, пытаясь вырваться, но у него нет шансов. Я намного больше и сильнее.
Позади меня водитель отстегивает ремень безопасности и вскакивает со своего места. Прежде чем он успевает броситься за винтовкой, я втыкаю острие одной из палок прямо в ладонь первого парня, прижимая его к земле. Палка прочно воткнута в землю, как и парень, который только что пытался меня застрелить. Теперь в центре его ладони огромная дыра, и он кричит изо всех сил. Я продолжаю прибивать его другую руку к земле, распиная его на холме, как больного, грустного, испорченного Иисуса.
Затем я прыгаю на убегающего водителя, как пантера на добычу.
— Ты никуда не пойдешь, — вырываю я крик, дергая его за рубашку. Он замахивается на меня кулаком, но я уклоняюсь. Я бросаю его на землю, но он сопротивляется, стягивая нас вместе в клубок ударов ногами и руками. Мы катимся по берегу, запутавшись и кидаясь друг в друга кулаками. Мы приземляемся в долине в нескольких футах от наших машин, и я быстро забираюсь на него сверху, оседлав его бедрами, как я сделал, когда Горошек пыталась сбежать, и выплеснул гнев, накопившийся за двадцать семь лет на его лице.
Я зол, одержим и не в своем гребаном уме.
Мои костяшки пальцев приземляются на его нос, разбивая его с леденящим кровь звуком, и я наношу еще один кулак, разбивая ему рот жестоким ударом. Зуб выскакивает и катается по траве. Я бью его, пока все, что я вижу, это кровь. Я ударил его, хотя и знал, что он может быть мертв. Я ударил его по причинам, которые не имеют к нему никакого отношения. Я ударил его, потому что я сирота, бывший уголовник, похититель и парень, который страстно желает девушку, которую он не может иметь. Потому что я грустный мальчик, сломленный человек и одинокая душа. Варварский дикарь, поэт с золотым сердцем и никто, отчаянно пытающийся стать кем-то.
И я бью его, потому что мне нужна его смерть. Потому что я не могу допустить, чтобы он снова нашел меня.
Но я не просто убиваю его. Нет. Я зарежу его своим ледяным сердцем.
Потому что он не человек. Он-символ.
