– Ну, теперь ты узнала меня? – шевелились губы Млады совсем рядом с губами Дарёны, обдавая их теплом дыхания. – Поняла ты теперь?… Мы предназначены друг другу: ты – мне, а я – тебе. Искала я в ваших землях свою украденную невесту, а судьба меня к тебе привела. Позвала я твою душу, и она откликнулась мне, как родная. И поняла я, что всё так и должно было случиться, как оно случилось… Думала, что ошиблась с невестой – ведь её душа на зов тоже откликалась, но потом всё стало ясно. – Улыбка Млады белозубо сверкнула в полутьме. – Не ошибкой то было! Ведь через неё-то моя судьба ко мне и стучалась, вот в чём всё дело… Нашла я тебя, когда ты ещё мала была совсем; оставалось только подождать, пока ты расцветёшь. Когда ты пошла скитаться по свету, я потеряла тебя из виду: нельзя дочерям Лалады заходить так далеко вглубь Марушиных земель, да и на княжеской службе я состою, не могу надолго из нашего края отлучаться. Потому и не последовала за тобою, хоть и рвалось сердце из груди… Но путям нашим всё одно суждено было сойтись. Как суждено мне назвать тебя своею ладой [12].
Огненными маками расцвели на лице Дарёны поцелуи, и в ответ на каждый из них всё её существо стонало тугой стрункой. Сказка, которая мерещилась ей в детстве, оказалась правдой. Издалека текла эта река, беря начало намного дальше и раньше, чем родничок ветреницы Цветанки. Ещё не появились в жизни Дарёны васильковые глаза, а лесная сказка уже была – пусть и неуловимой тенью. А началось всё с маминых рассказов: с тех самых пор и рвалось сердце Дарёны в Белые горы, к дочерям Лалады.
– Тела твоего касался мужчина, – обожгли шею девушки слова Млады, в то время как ладонь женщины-кошки горячо скользила по внутренней стороне её бедра. – Но проникнуть в тебя он не успел… Хвала Лаладе! Значит, будут у нас детки.
Дарёне показалось, что сердце оборвалось и упало куда-то в живот, трепыхаясь там, будто сучащее ножками дитя. Словно успокаивая, на него сверху легла рука Млады. Сердце бухнуло и встало, а по телу пробежала судорога.
– Не дрожи, – тепло зашептала Млада. – Сейчас я тебя не трону, время ещё не настало. Всё будет только после того, как ты примешь меня в своё сердце.
Дарёна не могла понять саму себя. «Как же так? – бунтовала какая-то часть её сознания. – За меня всё решили? Судьба… Предназначение… Дети! А как же я? Как же Цветанка?» Тяжёлая и горячая рука женщины-кошки лежала на животе девушки нежно и по-хозяйски, будто внутри уже рос их ребёнок, а между тем в душе Дарёны ещё била усталыми крыльями скорбь по золотоволосой подруге. Столько дней и ночей они провели вместе, столько тягот вынесли, столькими поцелуями обменялись… Невозможно забыть. Да, были измены… Но кровавое зеркало под головой Цветанки и её взгляд, уже далёкий и неземной, стали той чертой, за которой приходит прощение.
И – лесная сказка… Звёзды маминых глаз, детские мечты, берёзовый шёпот и несмолкаемый зов из года в год. Чёрные кудри и горячее тело, прильнувшее под одеялом, властная, судьбоносно-неумолимая тяжесть обнимающей руки. Не вырваться, никуда не деться. Закрывая глаза и сосредотачиваясь на своих чувствах, Дарёна мысленно возвращалась в детство, к сказке, незримо прятавшейся в лесной чаще. Да… Всё совпадало. Млада права: сердце узнало её раньше, чем разум. Узнало по шороху листвы и пляске солнечных зайчиков, по вкусу лесных ягод и запаху цветов, по блеску звёзд в ночном небе, по розовым зорям, по утренней росе, по туману над сонной речной гладью. По той тоске, от которой хотелось стремглав побежать между деревьев, крича: «Кто ты? Где ты? Покажись!» Но теперь бесплотное обрело плоть, да такую, что Дарёна рядом с нею таяла, как масло на сковородке. Расслабленно и безвольно лёжа в этих объятиях, девушка понимала: пожелай Млада сейчас овладеть ею – она будет просто не в силах воспротивиться этому, отдастся безропотно, с болью и наслаждением. «Ты моя», – сказала женщина-кошка, и Дарёна с изумлением поняла: да.
Но ясные глаза золотоволосой воровки всё ещё были ей родными.
– Не смогу я быть твоей, – простонала она, всё же найдя в себе силы отвернуться на бок, спиной к Младе. – Не отболело ещё… А что, если Цветанка жива?
Младе не нужно было объяснять, кто такая Цветанка. Она, казалось, сама всё давно знала, словно прочитала это в сердце девушки. Приподнявшись на локте и склонившись над Дарёной, она тихонько прижала ей плечо. Тяжесть её руки была печальной.
– Цветанка твоя сейчас там, откуда никто не возвращается, – вздохнула она. – В лапах у Маруши она. А Маруша из своих когтей никого не выпускает.
Она сказала это так, что у Дарёны не возникло и тени сомнения: это правда. Страшная, беспросветная, злая, невыносимая. Последний огонёк надежды, что ещё теплился в душе Дарёны, потух, как догоревшая лучина. Серокрылая птица-тоска упала камнем и разбилась оземь: всё. Конец. Да, она была готова к этому. Да, допускала… И всё равно горе накрыло её чёрным удушливым колпаком. Слёзы заклокотали в горле, опрокинули все преграды и хлынули из глаз. До боли закусив кулак, Дарёна беззвучно затряслась.
И вновь – тёплая тяжесть объятий.
– Дарёнка… Ладушка моя, – с нежным состраданием прозвучал голос, щекоча ухо. – Не плачь. Слезами её не вернуть.
Дарёну вдруг будто обожгло изнутри слепящей солнечной вспышкой. Рывком повернувшись, она вцепилась в обнажённое плечо Млады.
– Ты так говоришь, словно точно знаешь… Ты видела? Ты была там? Если да, то почему ей не помогла?!
Голубоватый отсвет глаз женщины-кошки остался печален и сдержан.
– Нет, я не была там, где с вами случилась беда, – ответила она, пропуская волосы Дарёны меж кончиками пальцев. – Но твой след был пропитан мёртвой хмарью, а это значит, что в том месте, откуда ты пришла, похозяйничала Маруша. Хмарь – она как кровавый след, только просто так её не увидишь, нужна особая сноровка.
Дарёне почудилось, будто тьма, сгущавшаяся в углах, ожила, задышала и шевельнулась, подбираясь к постели. Иголочки ужаса вонзились в спину, и в следующий миг Дарёна уже прижималась к Младе всем телом.
– Ну, ну… Чего ты испугалась? Здесь хмари нет, – успокоила та, вновь надёжно обнимая девушку. – Да и не надо тебе её видеть.
Нет, даже в этих обезоруживающих, просто обездвиживающих нежностью, сильных и жарких объятиях Дарёна не могла не думать о Цветанке…
***
Непогода застигла путниц на дороге через бескрайнее поле с лишь изредка встречавшимися кустиками. Порывистый ветер гнал по пёстрому приволью волны, низко пригибая травы и цветы, как холопов в поклоне перед князем, а сизое брюхо туч то и дело пронзали ветвистые молнии. Девушки грозы не боялись, а вот их кляча, несмотря на свои преклонные лета – должна бы уж привыкнуть за такую-то долгую жизнь! – пугалась этого явления природы, как несмышлёный жеребёнок. Её пронзительное ржание было похожее на бабий визг. Задрав хвост и взмахивая косматой гривой, лошадь понесла легко гружёную телегу, не разбирая дороги – прямо по полю.
