— Где ты ее взял? И что это такое вообще?
— Доброе утро!
— Доброе, — сбавила обороты Мирабель. — Ты ведь напугал меня.
Дик поставил магнитолу на пол поближе к двери в спальню (насколько хватило шнура), взял Мирабель за руку, отвел обратно к кровати и усадил.
— Слушай! По-моему, музыка замечательная!
— Да, неплохая. Но где ты ее взял? Во всем этом доме нет ни одного завалящего диска. А здешние магазины не блещут новинками музыкальной индустрии… Что это?
— Какая-то ирландская группа.
Мелодичная и одновременно бравурная инструментальная часть сопровождала высокий, необычайно живой женский голос, полный теплых ноток и причудливых модуляций.
— Красиво, — признала Мирабель.
— Я последовал твоему методу: взял то, что под руку подвернулось.
— Но где ты это взял, Дик? Местные магазины тут слишком отстали для подобных альбомов…
— Я слетал прямиком в Мадисон.
— Что? Но зачем?
— Очень хотелось тебя порадовать.
Внезапно Мирабель посмотрела на него новыми глазами…
Кто же все это время был рядом с ней?
Мужчина, который не отходил от нее ни на шаг, пока она валялась с тяжелым гриппом.
Мужчина, который виртуозно готовил для нее свои (и теперь и ее тоже) любимые блюда.
Мужчина, который пропустил мимо ушей грязные намеки и обвинения в ее адрес, не придав им никакого значения, и в то же время мужчина, который спокойно поставил на место здешнего балбеса, не дав ему торжествовать победу в словесной пикировке.
Мужчина, который открыл для нее радость полета и подарил упоительную прогулку на самолете.
Мужчина, которому оказалось не лень слетать в другой город, лишь бы к завтраку порадовать ее новыми мелодиями; мужчина, который выслушал всю ее душещипательную историю и при этом ни разу не зевнул; мужчина, который, казалось, с самого начала пребывания в ее доме делал так, чтобы Мирабель было хорошо.
Чтобы ей стало хоть чуточку лучше.
Чтобы она вышла из своей болезненной летаргии.
Чтобы…
Может быть, она заслужила небольшой кусочек банального женского счастья?
И, если так, тогда к чему откладывать?
— Знаешь, что может стать лучшим дополнением к этой замечательной песне? — улыбаясь, спросил Дик.
Мирабель порывисто прижалась губами к его губам, притянув его к себе за воротник свежевыстиранной рубашки.
Поцелуй длился несколько минут, Мирабель вложила в него все свои растрепанные чувства, судорожно дыша и прикасаясь к губам Дика то сильно, то ослабляя натиск, то нежно проводя языком по его языку. Когда она наконец выпустила его из своих объятий, то спросила:
— Это может стать дополнением?
Дик перевел дух:
— Это может стать замечательным дополнением, но вообще-то я имел в виду горячий кофе, круассаны с клубничной начинкой и сырный пирог. Привез из Мадисона… Конечно, они уже остыли, но ведь всегда можно подогреть…
— Пирог может подождать, — отмахнулась Мирабель.
— Подожди…
— Чего ждать?
— Мирабель, погоди… — Дик попытался слегка отстраниться.
— Но я не хочу ничего ждать! Я…
— Мирабель, ты ведь многого не знаешь, и…
— Я и не хочу ничего знать, — заверила его девушка. — Вернее так: того, что я знаю, мне вполне достаточно…
Вряд ли нашелся бы мужчина, который сумел бы устоять перед бурным постельным натиском Мирабель, которая в этот момент была необычайно похожа на лесную фею и восточную танцовщицу одновременно. Черные шелковые волосы были растрепаны, синие глаза лучились задором и лукавством, зеленый халатик распахнулся, а ночная рубашка съехала с плеча, более чем фривольно обнажив кусочек нежной кожи и ключицу. Грудь Мирабель высоко вздымалась, на щеках горели пятна лихорадочного румянца.
Она принялась расстегивать пуговицы на рубашке Дика. На этот раз он не пытался ее остановить. За это он поплатился оторванной пуговицей — нетерпеливая Мирабель дернула за ткань, и пуговица, которая держалась буквально на одной ниточке, отскочила и закатилась под кровать.
— Ерунда, мы купим тебе новую…
— Проще найти пуговицу и пришить…
Горячие ладони Мирабель заскользили по загорелой и гладкой коже Дика: шея, плечи, грудь; она провела кончиками ногтей по его спине и с удовольствием почувствовала, как он напрягся.
— Ты снимешь джинсы сам или тебе помочь?
— Ах, внезапно я стал так беспомощен…
— Неужели тебе хочется, чтобы тебя соблазнили?
— Ты не представляешь, как давно меня не соблазняли подобные красавицы.
— Вот как!
— Да, обычно приходится соблазнять самому… Так что я предпочту отдаться во власть ощущений и насладиться каждым мгновением.
— Вот это наглость!
— Я думал, тебе нравится.
— Я думала, ты ответишь мне взаимностью, — поддела его Мирабель.
— Что ж… Раз ты так хочешь…
— Очень.
В мгновение ока Дик с ногами очутился на постели, крепко схватив подол ночной рубашки, разом стащил его через голову Мирабель. Она осталась абсолютно обнаженной.
— Ты невероятно прекрасна, тебе кто-нибудь говорил об этом?
— Говорили, но мне их не понять. Я каждый день вижу себя в зеркале и не нахожу ничего особенного.
— Давай я расскажу тебе, что я нахожу особенным.
— Расскажи, — мечтательно промурлыкала Мирабель.
Неспешный рассказ Дика сопровождался медленными, но обжигающими прикосновениями его уверенных пальцев к той части тела, о которой он упоминал.
— Твои волосы подобны шелку… Они так же черны, как у японских гейш… Но сияют живым блеском.
Твоя кожа подобна бархату… нет, скорее атласным лепесткам крупных роз самых изысканных сортов… а по цвету она напоминает белоснежный туман, который иногда становится гибельным для летчиков вроде меня… Если в тумане они заблудятся и у них не выйдет совершить аварийную посадку на какой-нибудь местности, они гибнут…
Твои ресницы напоминают крылья махаонов… Каждый их взмах — как взмах бабочкиного крыла, их трепет — трепет усиков бабочек… Как махаоны, перелетающие с цветка на цветок, твои глаза перепрыгивают с предмета на предмет, тебя все забавляет или интригует… А твои глаза по цвету напоминают самые глубокие лесные озера…
Твои ноготки — как розовый жемчуг, блестящие и вместе с тем перламутровые…
Твои ноги такие же стройные и длинные, как самые юные деревца кедров… Твои пальцы изящны, как стебли дикой травы… Если на твоих глазах появляются слезы, то они подобны росе, которую в своих чашечках собирают дикие лилии, плавающие по темной озерной воде твоих глаз…
Твоя грудь — как два дивных плода, персики или апельсины, созревшие на ветке дерева где-нибудь в Италии, позолоченные утренним солнцем и ждущие лишь прикосновения ласковой руки садовника…
