— Я проделаю тот же путь, но не в одиночестве. — Джеймс посмотрел Дункану прямо в глаза. — Тебе тоже надо об этом подумать. — Он сделал шаг по направлению к двери, потом остановился. — Расскажи мне о подарках. Как это все происходит?
— Рассказывать тут особенно нечего. Еще три дня, и все кончится, — сказал Дункан, не желая обсуждать этот вопрос даже с другом.
Джеймс кивнул.
— Зато я признаюсь. У меня свидание в итальянском ресторане с одной по-настоящему горячей блондинкой.
Он похлопал Дункана по спине и ушел.
Дункан посмотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом на свой кофе.
Дожили! А этого не должно было случиться. Клятву в третьем классе он дал вовсе не легкомысленно. Он всегда был старым и циничным, даже в столь юном и невинном возрасте.
Его учителя твердо решили, что Дункан Кокс трудный ребенок. Остальные дети прозвали его зазнайкой. Кроме Джеймса. Он ценил то, что Дункан хорошо играл в бейсбол, не говоря уж о том, что тот ловил каждую бешеную подачу Джеймса.
На остальное Джеймс Маккей не обращал внимания.
Игра в одной бейсбольной команде положила начало дружбе, прошедшей испытание беговой дорожкой и футболом, колледжем и женщинами.
Еще давным-давно, до выбора карьеры, в те времена, когда ничто не имело значения, кроме попадания мяча на левый край, именно Джеймс разгадал и понял душу «этого нервного ребенка Кокса». Из взрослых же единственным, кто подбадривал Дункана, когда тот поднимался, чтобы ударить битой, был собственный отец Джеймса.
Коксы, родители Дункана, в это время подбадривали других детей. Тех, кто играл на бетонных стоянках для машин, а не на бейсбольных полях, тех, у кого не было защиты слева. Или ботинок. Кто даже не знал, есть ли у них родители. Родители Дункана, идеалисты по натуре, пытались заполнить эту пропасть.
А Дункану его пропасть заполняли Кэролин и Дэвид Маккей.
Папа и мама Джеймса помогали Дункану разучивать роли в школьных пьесах, частенько вытирали ему окровавленный нос и каждый раз терпеливо объясняли, сколько добра делают его родители. Дункан искренне пытался следовать советам Маккеев и научился наконец не принимать близко к сердцу то, что его родители проявляют больше внимания к другим людям, чем к собственному ребенку.
Он перестал принимать что-либо близко к сердцу. И прекрасно обходился один.
Он и сейчас прекрасно обходится один. Отдает другим то, что в свое время ему дали Маккей. Его работа многого стоила, и он легко участвовал в проблемах других, потому что ко всему относился беспристрастно. И больше не задавался вопросом, что значит — чувствовать. И это продолжалось до тех пор, пока Брук Бейли не решила сделать его предметом своей рождественской благотворительности.
Первое, что увидел Дункан, войдя в дом на десятый день Рождества, была Брук Бейли.
Она стояла возле задней стены ниши, освещаемой крошечными электрическими свечками на елке. Света было достаточно, чтобы подчеркнуть ниточки цвета полуночной синевы, украшающие ее черные волосы. Достаточно, чтобы ярко осветить изгибы, усилить тени и заставить Дункана опять задать самому себе вопрос: что находится под пуговицами ее излишне просторной, сливового цвета блузки, заправленной в темно-зеленые слаксы? Теперь он знал каждый сантиметр ее кожи, ее запах, помнил тяжесть ее волос, завязанных сзади золотистой лентой.
Он никогда раньше не замечал, какие у нее длинные ноги. Никогда и не представлял, что, увидев ее на расстоянии, застынет как вкопанный.
Что она здесь делает, нарушая привычный ход его жизни, заставляя его думать, заставляя его чувствовать!
И что она положила в его носок?
Он прислонился плечом к дверному проему, скрестил руки и откашлялся. Занятая своим делом настолько, что даже не услышала, как хлопнула входная дверь, Брук от неожиданности подпрыгнула. Если только не притворялась, что, как он полагал, маловероятно.
Ему вообще нравилась в ней эта сосредоточенность на каком-то деле. Нравилось то, что она вся была как на ладони.
Прижав одну руку к сердцу, Брук повернулась, спрятав что-то за спину. Ее голубые глаза сверкнули насмешливым гневом.
— Ты не считаешь, что нехорошо подсматривать за помощниками Санта-Клауса?
Он с трудом сдержал улыбку.
— А я думал, ты Мисс Веселое Рождество!
— Нашелся, — с милой улыбкой произнесла она.
Он вытер ботинки и вошел в комнату. Она смутилась и сделала шаг назад. Он остановился, вопросительно подняв брови.
— Или ты нервничаешь из-за меня, или что-то скрываешь!
— Конечно, я что-то скрываю, — не без раздражения произнесла она. — Сегодня же 22 декабря!
— Забавно, — сказал он и протянул руку. — Дай взглянуть.
Сделав большие негодующие глаза, она сказала:
— Закрыто!
— Открыто! — ответил он, но она упорно покачала головой. — Я думал, Санта-Клаус не набивает носки до сочельника.
— Это не Санта-Клаус! Его помощники могут сделать все, что хотят!
— Не скажи! — Положив руки на бедра, он пробежал глазами по ряду носков, развешенных вдоль полоски панельной обшивки стены. — Сдается мне, у Санта-Клауса чересчур много помощников!
— Чем тебе мешает изобилие помощников Санта-Клауса? — Она шлепнула рукой по лбу. — Ах, да! Я почти забыла, с кем говорю.
Он подошел поближе.
— Ты ужасно нахальна для женщины, которая прислонилась к стене, что-то пряча в руке.
— Ты мне угрожаешь?..
— Опять забыла, с кем говоришь? — Он подошел настолько близко, насколько осмеливался, не рискуя ненароком наградить ее дерзким поцелуем.
— Нет. Вовсе не забыла. — Ее дерзкий тон куда-то пропал, свободной рукой она коснулась его лица.
— Хорошо, — сказал он, довольный тем, что она не забыла.
Он вспомнил, как тогда впервые дотронулся до нее, вспомнил, что для него значило ее прикосновение, вспомнил, как она позволила ему прикоснуться к ней.
— Ты в порядке?
Услышав ее тихий вопрос, почувствовав ее руку, скользящую по его лицу, он поднял глаза.
— Со мной все прекрасно. А что? Она пожала плечами.
— Ты выглядел… растерянным. Погруженным в свои мысли. Я подумала, может быть, у тебя был неудачный день. В госпитале.
— Нет. День прошел прекрасно.
Она слишком хорошо умела залезть ему в душу. Он это признавал, но решил поразмыслить над всеми «почему» позже. Когда Брук не будет так близко. Когда его не будет мучить непреодолимое желание дотронуться до нее.
Черт возьми, а когда он не испытывал непреодолимого желания дотронуться до нее? В ее глазах промелькнуло сомнение.
