Герцог зевнул. Слава Богу, завтра к вечеру они будут в Париже. И вдруг он ощутил, что не один в карете. Невольно напрягшись каждым мускулом, герцог нащупал в кармане пистолет. Свеча в серебряном плафоне отбрасывала тень на атласные подушки сиденья. На полу лежали пледы, и ему показалось, что под ними кто-то пошевелился. Герцог направил на пледы пистолет и схватил неизвестного.
— Кто вы? Что вы здесь делаете? — И застыл от неожиданности: огромные испуганные глаза смотрели на него с бледного личика, обрамленного блестящими волосами цвета темной меди.
— Кто вы? — немного мягче повторил вопрос герцог.
— Простите, месье! Простите. Я надеялась, что вы не заметите меня. Я только хотела доехать с вами до Шантийи.
— Как вы узнали, куда я направляюсь?
— Я слышала, как ваши слуги говорили об этом. Пока они возились с захромавшей лошадью, я проскользнула в карету.
Нежданная гостья говорила мягко, негромко и абсолютно правильно. Герцог отпустил ее плечо и с улыбкой указал ей место рядом с собой.
Девушка грациозно опустилась на сиденье.
Она оказалась очень юной и красивой. Правильные тонкие черты лица и длинные изящные пальцы говорили об аристократическом происхождении, а манеры — о прекрасном воспитании.
— Буду польщен, если смогу чем-нибудь вам помочь, мадемуазель, — учтиво произнес герцог. — Если вам нужно попасть в Шантийи, моя карета к вашим услугам.
Щеки девушки вспыхнули, а на губах промелькнула улыбка.
— Мерси, месье, вы очень добры. Но вы, вероятно, полагаете, что я немного... немного... нарушаю условности.
— Не мое дело судить, почему вы избрали такой способ путешествия, хотя, признаюсь, я заинтригован.
— Пожалуй, я должна объяснить, — тихо произнесла незнакомка. — Я сбежала из монастыря.
— Вы полагаете, вас будут преследовать?
— Думаю, да, — спокойно ответила девушка.
— Вероятно, нам следует представиться друг другу, мадемуазель. Я герцог Мелинкорт, к вашим услугам.
— Очень приятно, месье. А я Эме.
— Красивое имя, — отозвался герцог. — Это все, что вы намерены мне сообщить?
— Это все, что мне известно. Я знаю только имя. Меня оставили на ступеньках монастыря, когда я была совсем крошкой. Моя мать приколола к рубашечке записку: «Мою дочь крестили именем Эме. Отдавая ее Господу, я отдаю всю свою любовь и последнюю надежду небесному властителю».
Девушка всхлипнула, чем очень тронула герцога.
— Вы провели всю свою жизнь в монастыре? — спросил он, помолчав.
— Да. Я прожила там всю свою жизнь.
— Вы были там несчастливы?
— Очень счастлива. Но сегодня произошло кое-что, что и заставило меня сбежать.
— Я бы хотел узнать, конечно, что вынудило вас принять столь отчаянное решение, но если вы не хотите говорить об этом — не надо.
— О месье, мне так легко разговаривать с вами. Даже не знаю почему. Ведь я никогда прежде не бывала наедине с мужчиной. В монастыре мы видели только священников и отцов послушниц, которые заезжали навестить своих дочерей.
— Так в монастыре есть и другие молодые девушки?
— О да. Сейчас там еще шесть девушек моего возраста. А монахини — очень добрые и милые. Я их очень люблю. Но сегодня я очень-очень рассердилась. Наверное, это большой грех — так гневаться, но я и сейчас считаю, что права. Уверена, вы согласитесь со мной. Ведь вы англичанин.
— Как вы узнали?
— Я слышала, как ваши слуги говорили: «Эти французы меня раздражают», — произнесла девушка по-английски не без иронии.
— Так вы говорите на моем родном языке?
— Да, а еще на итальянском, немецком и испанском. Но английский казался мне самым легким.
— Вы очень хорошо говорите!
— Мерси, месье. Меня учила сестра Маргарет, она сама англичанка.
— Вы так и не сказали, почему сбежали.
— Я собиралась, но вы перебили меня.
— Прошу меня простить, — произнес герцог с улыбкой.
— Ничего, — абсолютно серьезно ответила девушка. — Вы должны понять, месье, что я провела в монастыре семнадцать лет и всегда считала его своим домом. Большинство послушниц покидали монастырь, когда оканчивали курс обучения, кроме одной или двух девушек, которые решили постричься в монахини. Но по правилам окончательное решение можно принять, только когда исполняется восемнадцать лет. Ведь это очень серьезный шаг — посвятить себя Богу. Мне оставалось три месяца до восемнадцатилетия, и я все время думала, что делать дальше. Монахини и моя духовная наставница были единодушны: «Подожди, Эме, если ты нужна Господу, он подаст знак». Я молилась и ждала. А сегодня вдруг меня позвали к настоятельнице. Там были еще два незнакомых мне священника, и один из них, который показался мне ужасно суровым, сказал, что сам кардинал желает, чтобы я принесла обет немедленно. Я была изумлена, но моя нерешительность, похоже, раздражила их. Мне показалось, что я получила приказ, которого не смею ослушаться.
— И вы убежали!
— Ну да! Даже не знаю, как я посмела сделать это.
— А вам известно, какой кардинал распорядился вашей судьбой?
— Ну конечно. Кардинал де Роан — принц Луи де Роан.
— Вы когда-нибудь встречались с ним?
— Нет, никогда. Но наш духовник бывает у него время от времени.
— Полагаете, он говорил о вас с кардиналом?
— Вполне возможно, но отец Пьер всегда внушал мне, что необходимо твердо увериться в своем желании совершить такой ответственный шаг.
— Все это кажется весьма странным, — задумчиво проговорил герцог.
— Сейчас я точно знаю, что хочу посмотреть большой мир, пожить, как обычный человек. А потом, если я все-таки решу, что монашество — моя стезя, я вернусь в монастырь.
