Когда мы допили наш кофе, красноватый свет в зоне для важных персон стал совсем тусклым. Танцовщицы на сцене заканчивали номер, несколько пар тоже кружили в танце, лавируя между столиками. Мне казалось, что я могу просидеть так целую вечность, но меня отвлекла Джессика. Она тихо позвала меня по имени, а, когда я обернулась, осторожно взяла за руку и коротко произнесла:
— Поцелуй меня.
На ее губах остался легкий привкус кофе — нотки самого напитка, гвоздика и что-то еще, едва уловимое, вкус тех трав, название которых Вивиан и Адам держали в секрете. Я положила ладонь ей на шею и привлекла к себе, но через мгновение отстранилась и сказала:
— Едем домой. Ты ведь хочешь попасть домой до того, как пойдет дождь?
Конечно, в постели она не была похожа на Карлу. Отчасти потому, что таких, как Карла, больше не существует. Отчасти — потому, что мы не вернем себе испытанных впервые ощущений, как бы мы ни старались. Она была наглой и бесстыжей девчонкой — одним из талантов Вивиана было очень точно описывать то, как женщины ведут себя во время секса, и он в очередной раз оказался прав. Смутить ее мог разве что сам черт — не смутил ее даже тот факт, что до меня она ни разу не спала с женщиной.
Но это не меняло того факта, что она была прекрасна. Каждая принятая ею поза была неизменно изящна, будь она даже самой развратной на свете. В ней было что-то… аристократичное. Вот что она взяла от Карлы. Она, как и ее мать, умела сохранять достоинство в любом положении, в любой ситуации. И не менее хорошо у нее получалось сочетать это с неуемным темпераментом. В данном случае поговорка «яблоко от яблони падает недалеко» оказалась верна.
Джессике надоело созерцать ночь за окном. Она села на кровати, подняла с ковра сигареты и, щелкнув зажигалкой, закурила. После чего посмотрела на меня, задавая безмолвный вопрос, заметила, что я киваю, и подкурила еще одну сигарету.
— Я хочу у тебя кое-что спросить, — сказала она.
Я кивнула в очередной раз, затягиваясь и снова принимая горизонтальное положение. Джессика подсела чуть ближе ко мне и обхватила колени руками.
— Ты не ревнуешь меня к Вивиану? — задала она вопрос.
Я рассмеялась.
— Нет, конечно. Почему я должна ревновать?
— Вы хорошие друзья… коллеги и все такое.
— Это дает мне право ревновать?
— Думаю, что нет. — Джессика сделала неопределенный жест рукой, посмотрела на меня и улыбнулась. — Это все кофе. Он заставляет меня городить всякую чушь! Я еще никогда в жизни не несла такой ерунды!
— Он всего лишь заставляет тебя говорить то, что ты думаешь, и делать то, что ты хочешь делать.
Джессика сделала пару мелких затяжек.
— Какой опасный кофе, — констатировала она. — Его нельзя пить часто! Хотя… почему, собственно, нельзя? Очень даже можно. Было бы здорово, если бы люди говорили то, что думают, и делали бы то, что хотят делать, правда?
— Да. Только некоторым, мне кажется, не поможет даже кофе.
Я поставила на покрывало пепельницу, и Джессика тут же воспользовалась ей, стряхнув с сигареты пепел.
— В последние годы мама много говорила о тебе, — снова заговорила она. — Рассказывала разные истории, вспоминала… странно, но о тебе она рассказывала в разы больше, чем о моем отце. О тебе я знаю почти все: какими духами ты пользовалась, какую одежду предпочитала носить, что ела и какой пила алкоголь. А о нем я ничего не знаю, веришь? Я даже не в курсе, кем он работал, и работал ли вообще… — Она посмотрела на меня. — А ты помнишь маму?
— Конечно. Я буду помнить ее всегда.
— Ты… и сейчас ее любишь?
Я помолчала. Джессика еще немного придвинулась ко мне, так, будто надеялась, что ее близость расположит меня к откровенности.
— Да, — ответила я. — Мне кажется, что я никогда не переставала ее любить. Это как… чистый образ, который остается у тебя в памяти, и он неизменен — не важно, что ты делаешь и какой жизнью ты живешь.
— Она тоже любила тебя, — сказала Джессика. — Она переживала по поводу того, что вы расстались… иногда говорила мне, что была бы рада что-то вернуть. Но потом поправляла себя: прошлое не вернешь.
— Она была мудрой женщиной, — кивнула я.
— Да, — согласилась Джессика и добавила после паузы: — Мне ее не хватает.
— Вряд ли я тебя утешу, если скажу, что мне очень не хватало ее с того момента, как мы с ней расстались, правда?
Джессика медленно кивнула и сделала очередную затяжку.
— Давай не будем об этом, — предложила она. — Я не хочу, чтобы ты грустила. Мама говорила, что ты часто грустила… а у тебя такая красивая улыбка.
Она протянула руку и погладила меня по щеке. Это было прикосновение женщины, только что узнавшей, что такое другая женщина — осторожное, но не испуганное, а ищущее и пытливое. Прикосновение исследователя к чему-то новому в желании узнать, что это такое, как широки его границы и что находится за этими границами. Я взяла ее руку и поцеловала пальцы.
— Ну так что, инцест? — спросила я.
Джессика сморщила нос и рассмеялась.
— Даже если и так — кому какое дело? Если двум людям хорошо вместе, зачем на их отношения вешать ярлыки?
— Ты права. Как ты оцениваешь свой новый опыт?
На ее лице появилось отсутствующее выражение, а потом его сменило выражение сосредоточенности — она размышляла.
— Это странно, — сказала она, после чего на ее лицо вернулась улыбка. — В этом есть что-то невинное… и одновременно что-то темное и порочное. Тут много красок, в том числе, и противоречащих друг другу… с мужчинами это совсем не так, с ними все понятно. А с женщиной это… одновременно так знакомо и так чуждо.
Звонок во входную дверь прервал наш разговор, и мы с Джессикой переглянулись.
— Кто это может быть в такой час? — удивленно спросила она.
— Не знаю. — Я поднялась и взяла со стула халат. — Я открою, отправлю позднего гостя подальше и вернусь к тебе. Укройся, а то ты замерзнешь.
Поздним гостем оказался Вивиан. На предложение войти он ответил отказом, стряхнул с плаща дождевые капли и, поискав что-то в кармане, извлек на свет… мой бумажник.
— Похоже, вы с Джессикой торопились, когда уходили, — заметил он. — Не припомню, чтобы ты где-нибудь забывала бумажник. Кстати, я видел твои водительские права — надеюсь, ты простишь мне эту вольность, я должен был узнать, кому принадлежит эта вещь. Оказывается, у тебя есть второе имя?
Я обреченно вздохнула.
— Да. И я ненавижу это имя. Именно поэтому всегда представляюсь Ванессой.
— В этом нет ничего постыдного. Я тоже не перевариваю имя «Пьер», и еще меньше мне нравятся имена «Рихард» и «Дитрих». Кто же тебя так ненавидел, что дал тебе имя «Зельда»?
