Девочка нахмурила едва заметные бровки и зевнула, предлагая ему полюбоваться беззубым ротиком.
Эймон был покорен.
Он словно заново родился.
Он приехал в родной дом, чтобы горевать, а вместо этого испытывает ни с чем не сравнимый восторг, держа на руках крошечное чудо, которому Колин подарила жизнь. Она же сняла часть груза с его души, когда он узнал, что отец умер, зная, кем он стал и чего добился.
Женщина снова перевела взгляд с него на малышку и заявила:
— Она похожа на вас обоих. Глаза у нее, конечно, мамины, но вот ротик, несомненно, папин. Мои поздравления.
Эймон слышал ее слова краем уха, всецело занятый ребенком.
— Вижу, вы неплохо справляетесь с малышами. Вот и хорошо. Я отлучусь на минутку, а вы пока побудьте вдвоем, узнайте друг друга получше. Вряд ли ваша мама уже проснулась, но мне нужно убедиться. Не хулиганить. — Женщина шутливо погрозила девочке пальцем и ушла.
Эймон вдруг почувствовал свою вину. Почему он не поправил эту женщину, которая считает его отцом этой замечательной малышки?
Потому что он не уверен, что Колин понравится то, что он собирается ей сказать, ответил он себе. А он собирается заботиться об этой девчушке, которая вдруг стала ему очень дорога. И если ее мамочке это не понравится... Что ж, придется ей к этому привыкнуть.
— Ну вот, оказывается, мамочка уже проснулась и хочет видеть свою дочурку, — женщина протянула к нему руки. — Я сказала, что мы придем все втроем.
— Можно я понесу ее?
— Вообще-то, это не разрешается, — засомневалась женщина, но, заметив, как по лицу мужчины прошла тень сожаления, она заговорщически сказала: — Но если вы обещаете держать язык за зубами, это легко устроить.
Никогда еще Колин не чувствовала себя такой опустошенной. Сил не было никаких. Даже на слезы, когда на пороге палаты возник Эймон с малышкой на руках, и это сразу оживило все ее девичьи мечты. Он улыбнулся ей, его глаза сияли.
Ах, если бы только...
— Привет, мамуля, — хриплым голосом сказал он, остановившись у ее кровати. — Мне тут девочку подкинули. Может, ты ее возьмешь?
— Разве я могу от нее отказаться? — шепотом сказала она.
Эймон наклонился и бережно передал ей дочь, садясь на край кровати и наблюдая за ними обеими. По его лицу бродила нежная улыбка.
На секунду оторвавшись от разглядывания дочурки, Колин подняла на него глаза, и ей стало трудно дышать. На лице Эймона была написана любовь.
Глаза вдруг стремительно стали наполняться слезами.
Указательным пальцем Эймон смахнул их и ласково сказал:
— Ты потрясающая.
— Потому что родила ее? — Она улыбнулась ему сквозь слезы. — Каждый день по всему миру рожают миллионы женщин. Они тоже потрясающие?
— Наверное. Но главное, ни одна из них — не ты.
Чтобы хоть как-нибудь спрятать слезы, которые никак не желали прекращаться, она прикрыла глаза.
Девочка уже уснула и тихонько посапывала.
Колин уже не вспоминала о страхах, которые мучили ее, когда она ее только носила. Осталась только уверенность, что она сделает для нее все возможное и даже невозможное. Жаль, отца только у нее не будет. Но ничего, она станет для нее и папой и мамой. И ее дочь никогда не узнает, что она появилась на свет, потому что ее мать совершила ошибку, доверившись мужчине, который отказался от нее до ее рождения. Ее слезы высохли.
— Ты уже придумала, как назовешь ее?
— Эвелин, — не колеблясь ни секунды, сказала она, встречаясь с ним взглядом. «Жизнь».
— Имя, достойное ее совершенства, — согласился Эймон.
Некоторое время они молча смотрели на спящую девочку.
Колин вдруг пришло в голову, что с этого дня у нее началась новая жизнь. У них началась новая жизнь, поправила она себя, касаясь щечки Эвелин. В которой, как ни горько это признавать, нет места Эймону.
— Ты, наверное, очень устал. — Она подняла на него глаза.
— Немного, — признал он. — Но все равно не так, как ты.
— Теперь ты спокойно можешь ехать домой. С нами все будет хорошо. У меня слов нет, чтобы выразить тебе нашу благодарность.
Его это почему-то ранило. Эймон не понимал почему, но факт оставался фактом: он чувствовал себя отвергнутым.
— Мы никогда не забудем, что ты для нас сделал, — тихо добавила Колин.
— Всегда пожалуйста, — нарочито небрежно сказал он и встал. Теперь по его лицу ничего нельзя было прочесть.
Колин продолжала улыбаться, хотя ей снова захотелось плакать.
Я просто устала, подбодрила она себя. Завтра уже будет много лучше.
— Завтра утром увидимся.
— Вряд ли я проснусь к завтрашнему утру.
— Тогда я приду в обед. — Он посмотрел на девочку, и выражение нежности мелькнуло на его лице. — Звони, если вам что-нибудь понадобится.
С этими словами он ушел.
Вряд ли подозревая, что унес с собой часть ее сердца. Другая его часть принадлежала Эвелин.
Если бы только...
Прошло еще несколько дней прежде, чем Колин позволили вернуться домой, и еще несколько дней, чтобы она свыклась со своим новым распорядком дня. В эти дни она встречалась с Эймоном разве что на кухне, и то ненадолго.
Эймон чувствовал, как в нем растет раздражение. Что-то безвозвратно изменилось в их отношениях с тех пор, как она вернулась. Теперь она держалась с ним вежливо, но как-то отстраненно.
Он призвал себя к терпению, уговаривая себя, что это связано с появлением ребенка, и, тем не менее равнодушие Колин его задевало. Следуя какой-то логике, понятной ей одной, она не приглашала его в детскую, зная, что ему очень хочется видеть Эвелин. Он не понимал, почему Колин так решительно вычеркнула его из своей жизни и жизни своей дочери, и это злило его еще больше, хотя внешне это пока никак не проявлялось.
Наоборот, он, как мог, помогал ей по дому и на конюшне, но ему этого казалось мало. Колин, видимо, тоже, потому что она словно не замечала его помощи. В какой-то момент он даже заподозрил, что она стала его избегать. Когда же они сталкивались, их разговор походил на разговор двух незнакомцев, а не людей, знавших друг друга с детства. Она интересовалась, на какой стадии находится дела по продаже участка, что было сделано на ферме, и через него передавала инструкции приходящим работницам. Особенным шедевром в ее исполнении стал почти светский разговор о погоде. И только иногда, совсем ненадолго, она становилась похожей на себя прежнюю.
Эймон отказывался себе признаться, но он остро скучал по ее смеху, по ее вздернутому кверху подбородку, когда она упрямилась, по ее искренней и широкой улыбке.
Это ставило в тупик. Раздражение накапливалось и росло в нем, подобно грозовой туче, и он сдерживался из последних сил. К концу второй недели он устал от своего терпения и решил, что настала пора положить этому конец. Повод начать разговор нашелся быстро, когда он обнаружил ее спящей на кухне и недоеденный обед.
